О плюрализме мнений, традиционности и научном анализе

Как подходит к фактам наука и классическая философия, сложившаяся до эпохи «постмодерна и толерантности»? Факты фиксируются, проверяются на устойчивую воспроизводимость, а пройдя такую проверку заносятся в разряд подтвержденных. Коперник наблюдает в телескоп движение небесных светил, и делает на опыте вывод: «Земля вращается вокруг Солнца».

Как подходят к тем же фактам наши нетерпимые патриоты, традиционалисты, клерикалы? «Земля вращается вокруг Солнца? Ну-ка проверим, верили ли в это наши предки, соответствует ли это нашей тысячелетней традиции, укоренено ли это в русской культуре?» Выясняется, что тысячелетиями предки верили, будто Земля стоит на твердых основах, а по небу ездит на солнечной колеснице Святой Георгий. Выходит, идея вращения Земли вокруг Солнца — чужеродная ересь, происки госдепа и масонская выдумка, место которой в одном ряду с потребительством, коммунизмом, либерализмом и гомосексуализмом. Астронома — на костер! Я здесь утрирую, но таков их стиль мышления.

Как подходят к тем же фактам толерантные либералы? «Земля вращается вокруг Солнца? Утверждать это — ваше право. Как право астролога Паши рассказывать о вращении Земли вокруг планеты Набиру, а право отшельника Стерлигова — пропагандировать идею о Земле на трех китах. Плюрализм, и никаких гвоздей. Что? Вы утверждаете исключительную правоту Вашей идеологемы? Да вы экстремист!» И Коперник, в награду за настойчивость, плетется в кутузку. Факты никого не волнуют — он оскорбил чувства верующих в трех китов, и должен быть наказан.

Ну что ж, получается, если не наглеть, то в рамках плюрализма и толерантности можно отстаивать и своё, признавая правоту всех других версий? Твоё — равноправно? Как бы не так!

Плюрализм в теории дополняется самой «экстремистской» определенностью на практике. Я читаю рекламу вишневого и гранатового сока — это плюрализм в прессе. Я иду в магазин, взвешивая аргументы в пользу покупки того и другого — это плюрализм в отдельной голове. Но денег у меня только на одну покупку, и либо я, с «экстремистской» решительностью, выберу один сок — либо, как буриданов осел, застряну навечно у полок в шизофренической раздвоенности. Практика показывает, что люди не застревают, а выбирают что-то одно. То же самое делают и государственные чиновники, выбирая — будет школа прививать религиозный взгляд на мир или атеистический, будут учебники и государственные СМИ возвеличивать В.И. Ленина или проклинать его. Здесь «или — или».

Итак, отрицая в теории любой уверенный определенный выбор как «экстремизм», власть в каждой сфере на практике делает именно уверенный определенный выбор, который для граждан приобретает силу закона.

Формально нет государственной идеологии, но все законы принимаются так, как если бы такая идеология существовала. Может быть, такая идеология негласно существует, а законодатели и чиновники ею руководствуются?

Действительно, если вводится понятие нетерпимости как «экстремизма», что происходит от латинского «крайний» — то сама геометрия подсказывает: «крайней» точка может быть лишь относительно осевой линии, центральной линии, генеральной линии. При диктатуре такая линия прочерчена явно, и мозг не мучается в попытках ее нащупать самостоятельно: если инквизиция запрещает критику священного писания, можно прочесть библию и четко узнать официальную норму, за отступление от которой карают. Если запрещена контрреволюционная и антикоммунистическая пропаганда, можно четко узнать из партийных документов, в чем состоят идеи революционного коммунизма, и либо их не задевать, либо с полным сознанием опасности начинать их критику. Иное дело при «толерантности» — тут официальная доктрина не декларируется, хотя за крупное отступление от нее грозит кара — и чтобы не написать чего-то «экстремистского», автор должен быть экспертом по «экстремизму», внутренний цензор в уме автора должен изощренно и самостоятельно угадывать волю правящего класса в данный конкретный исторический момент, угадывать степень настойчивости, резкости, определенности в отстаивании своих взглядов, которую можно себе еще позволить. Вспоминается Оруэлл: «от правоверного требуется такое же владение своими умственными процессами, как от человека-змеи в цирке — своим телом». Но даже при этом для каждого блогера каждая его публикация в интернете напоминает очередной патрон при игре в русскую рулетку: «разнесет мне голову на сей раз, или нет?». Можно ли назвать такое состояние свободой или плюрализмом? Нет, такая подразумеваемая генеральная линия — это крайне лицемерная форма несвободы.

Предвижу смех оппонентов: «ну ты и сгустил краски, сколько тогда сажали за ересь, и сколько сейчас». Ребята, дело тут не в числе, а в принципе: если раньше человек был рабом внятной догмы, или сознательным бунтарем против нее, то сейчас он превращается в заложника минутного настроения барина Кириллы Петровича Троекурова, пусть даже барин нынче благодушен и сажает по десятку в год. Если барин в принципе имеет право объявить любое твое суждение экстремистским и наказуемым — это превращает право в произвол и абсурд.

Естественно спросят: а что взамен? Черносотенные охотники на ведьм тебе не нравятся, «толерантность» ты считаешь маской на барском произволе — а сам что предложишь?

Да научную проверку любого тезиса, только и всего. Если нацист пишет о неполноценности неких рас или наций — не бросаться на него с цветами, как черносотенцы («Молодец, соответствуешь охотнорядским традициям!») или с кляпом, как толерантные («Ваш взгляд огорчает негров!»), а посмотреть — к каким выводам пришла по данному вопросу современная антропология. Выводы эти не в пользу расистов, и только эти научные выводы — а не вопли о терпимости — и могут быть весомым контрдоводом. Если кто-то пишет о том, что один класс эксплуатирует другой — истинность или ложность данного тезиса определят выкладки политэкономии. Если кто-то утверждает, что его идеология исключительно верна -эту идеологию надо проверить на соответствие тенденциям социального развития и данным опытной науки. А не на способность кого-то обидеть или задеть. Вежливой науки не существует, и любые научные построения задевают интересы людей. Если кто-то продает ртутные пилюли, то холодный научный вывод о вреде ртути будет равнозначен признанию торговца мошенником и отравителем.

Таким образом, вместо «традиций» и «терпимости» я предлагаю научный, сциентистский критерий оценки любых высказываний. Традиции такой взгляд игнорирует, и толерантность тоже: дважды два четыре, а не пять, как думали предки, и не миллион значений одновременно, как воображают «толерантные».

«Да существует ли объективная наука в классовом обществе, могут ли ее творить пристрастные люди, борющиеся за свои корыстные интересы?» — тут же спросят оппоненты. Действительно, ученый не познаёт все окружающее только потому, что оно случайно подвернулось ему под руку. Предмет и метод исследования он выбирает, исходя из практических целей и корыстных интересов, никуда от этого не деться. Каждый строит концепцию под свою цель. Но если концепция выходит тенденциозная, подтасованная, противоречит большому массиву фактов, и прячет эти неудобные факты — оппонент может выдвинуть встречную концепцию, указать на скрываемые данные, и пусть читатель судит, кто убедительней. Кто полнее раскрыл закономерность совершающегося. Это и есть честная конкуренция научных идей, не подменяемая слепой «толерантностью» или «традиционностью». По меткому выражению Троцкого, «серьезному и критическому читателю нужно не вероломное беспристрастие, которое преподносит ему кубок примирения с хорошо отстоявшимся ядом реакционной ненависти на дне, а научная добросовестность, которая для своих симпатий и антипатий, открытых, незамаскированных, ищет опоры в честном изучении фактов, в установлении их действительной связи, в обнаружении закономерности их движения.»

Итак, у нас выходит вместо толерантности — нетерпимость ко всему, что не выдерживает научной проверки.

Но ведь и этот принцип можно, при желании, довести до абсурда. Скажем, обязать всех носить самый передовой с точки зрения тепла и легкости костюм, и бить в морду каждого, кто желает надеть другую одежду. Научно выявить самый полезный для здоровья продукт, и обязать каждого им питаться.

Без сомнения, нужно учитывать, что каждый человек не только сходен с другими, но в чем-то и уникален, ибо формировался в уникальных семейно-бытовых условиях. Право на уникальность — неотъемлемое право человека. А посему универсальные научные выводы должны стать ориентиром для людей только в крупных, наиболее значимых вопросах — устройство мира, устройство общества, прошлое и будущее человечества. Что же касается личных предпочтений в искусстве, кулинарии, одежде — тут «на вкус и цвет товарищей нет».

Более того. Как не может математика найти «последнего числа», так и наука не может возвести в догму найденные ею выводы. Когда накапливается достаточный массив данных, которые противоречат сложившимся представлениям — происходит революция в науке, пересмотр старых взглядов. И пространство для такого пересмотра, право на выдвижение фактически обоснованных новых гипотез, тоже должно существовать. Однако это право не равнозначно «толерантности» к любому бреду, не имеющему опоры в фактах.