Социальные организмы во многом похожи на биологические. А любой биологический организм имеет нервную систему, мускулатуру (то бишь двигательную систему) и систему обмена, которая обычно включает в себя дыхательную, пищеварительную, кровеносную и выделительную системы. Точнее, не так. Примитивные организмы, одноклеточные ничего этого не имеют, у них в одной клетке есть какие-то механизмы раздражительности, передвижения и питания. По мере усложнения организма в нем начинается разделение функций между клетками, какие-то начинают отвечать за раздражение и превращаются в нервную систему, какие-то в мышцы, какие-то – в органы дыхания, пищеварения, кровоснабжения… Еще точнее, все это касается той ветви жизни, которая идет от примитивных форм к царству животных. У растений и грибов все несколько иначе. Но мы их тут рассматривать не будем.
Если же мы возьмем социальные организмы, будь то постоянная дружеская компания или будь-то межгосударственное объединение вроде Организации объединенных наций, мы увидим, что в любой из них есть люди или целые группы людей, занятые идеологией – аналог нервной системы, занятые обороной (а также «поддержанием порядка», то есть, по сути дела, той же обороной от «внутренних врагов) – аналог мускулов и занятые решением материальных проблем – аналог системы обмена. Причем у наиболее примитивных сообществ, вроде родовой общины или уличной тусовки может еще не быть четкого разделения этих функций между членами общества (а какой-нибудь одиночка и вовсе сам себе и идеолог, и защитник, и работник), но чем общество сложнее, тем больше заметно это разделение. С другой стороны усложнение часто приводит в «перемешиванию» различных «социальных органов», так в каждой крупной армейской части есть и замполиты (или попы) и, зампотехи (интенданты, снабженцы, хозвзводы). Подобно тому, как у любого зверя, птицы или даже рыбы нервы проходят и через мышцы, и через легкие или жабры, а сердце или кишечник тоже имеет свою мускулатуру.
Пока разделение функций не является постоянным и один и тот же человек может выполнять сегодня одну, а завтра другую, пусть даже такие смены нечасты, общество остается однородным. Но когда появляется постоянное разделение функций или, если угодно, разделение труда, это может привести к возникновению сословий или классов. А если может, то в конце концов и приводит. Появляются власть и собственность, что впрочем, две разновидности одного и того же явления. Можно считать собственность частным случаем власти – властью над имуществом, можно власть частным случаем собственности – собственностью на принятие решений. Чтобы у нас не возникало путаницы с понятиями, будем пользоваться словом «монополия». Собственность – это монополия на обладание, власть – монополия на управление. Монополия на обменную систему общества обычно связывается с собственностью на средства производства и с властью на производстве, монополия на его мышечную систему – с силовой или «светской» властью (а также с собственностью на вооружение), монополия нервную – с властью «духовной» (религиозной) или идеологической. В современном обществе, как уже упоминалось, эти системы часто перемешаны и не всегда поймешь, где кончается одна, где начинается другая, но в более примитивных обществах, например в феодальном, разница заметнее. Вообще же то, какую именно форму принимает общество, кто и как выполняет в нем ту или иную функцию, зависит от его производства или, лучше сказать, от его хозяйства (ибо хозяйство может быть не только производящим, но и потребляющим (другое дело, что потребляющее хозяйство редко попадает в поле зрения обществоведов ввиду своей примитивности)), от того, каким образом общество удовлетворяет свои потребности. Все потребности, а не только те, которые принято называть материальными. То, как и с кем общаются члены общества, живут они в больших коллективах или в малых, как находят себе половых партнеров, общаются с ними свободно или вступают в экономические сделки, бывают ли эти сделки краткосрочными или долгосрочными, как они развлекаются, как удовлетворяют эстетические запросы – все это в данном случае так же важно как то, что они едят, во что одеваются и как добывают себе еду и пропитание*. Но не будем углубляться в изучение основ исторического материализма, а вернемся к проблеме монополии.
* * *
Кроме монополии и полного отсутствия оной существует еще фаза доминирования (верховенства), неполной монополии, когда «все равны, но некоторые – равнее». Доминирование часто бывает «неформальным», основанным на привычке, на уважении к кому-то. Когда старейшину слушают не потому, что непослушание грозит карой, а потому что все привыкли – он плохого не посоветует. Когда некое устройство принадлежит всему коллективу, но пользоваться им все равно умеет одни или несколько человек. Когда по вопросу голосуют все, но хорошо разбирается в нем только один специалист и все это знают (а потому больше полагаются на его мнение, чем на свое). Это переходная форма, начинающаяся с полного отсутствия монополии, а заканчивающаяся ее наличием в чистом виде. Как правило, такой переход в истории растянут на столетия и даже тысячелетия, причем в поле зрения исследователей чаще попадает фаза конца – когда вожди превращаются в королей, проповедники-харизматики сменяются епископами, неформальные лидеры крестьянских общин становятся «крестными отцами». Но бывает и так, что из-за быстрых перемен в обществе этот процесс оказывается «спрессован» во времени, и судьбу китайских «народных императоров», наверное, можно проследить до той поры, когда те были еще простыми крестьянами, еще даже не успевшими стать сельскими старостами, или просто мальчишками, которых еще не успели даже выбрать на роль будущих чиновников**. Но еще проще увидеть весь этот процесс на примере… европейского революционного движения позапрошлого века. Маркс и Энгельс начинали как обычные рядовые члены революционных кружков, позднее они превратились в «неформальных лидеров», а затем уже вполне официально занимали посты в Интернационале. И то, что в вожди выбились именно они, неслучайно.
Дело в том, что ни одна из трех вышеуказанных функциональных систем не может подмять под себя другие. Возможно, этому есть логическое объяснение. Понятно, что Материальные ценности будут просто разграблены, если их не защищает сила или мораль («низзя», «западло», «грех»). Идея вряд ли сможет быть распространена среди людей, если ее распространение не обеспечить материально или не навязать силой. Ну, а применение силы без либо идейного, либо материального стимула просто бессмысленно. Может быть, причина в чем-то другом. Но как бы-то ни было, практика показывает, что те, у кого в руках монополия лишь на одну из трех функциональных систем, первыми не становятся. Им приходится делить свое влияние с другими. А вот две системы (или даже «полторы») вполне могут доминировать над третьей.
Папа Римский победил императора благодаря тому, что имел не только духовную, но и светскую власть хотя бы над относительно небольшим районом. И был побежден королем Франции, имевшим большую военную силу и поддержку финансистов. В «соцстранах» лидер держал в своих руках и идеологическую, и хозяйственную монополию (не обязательно формально, но всегда фактически), а иногда и силовую. А в «капстранах» с диктатурой диктаторы опирались не только на армию, но и на капиталистов. Можно привести различные примеры, но нас в данном случае интересует ревдвижение XIX века.
Так вот, Маркс был духовным авторитетом, а Энгельс – финансистом. Вольно или невольно, они создали симбиоз, который был просто обречен на лидерство. А вот Бакунину такой симбиоз создавать было ненужно – он сам был и идеолог, и организатор, способный и речь сказать, и в бой за собой повести. С Махно (это, правда, уже ХХ век, но, тем не менее) было сложнее. Он был типичным «силовиком» (его теоретические разработки «Платформы» явление более позднее, да и не обошедшееся без Аршинова), однако его поддерживали с одной стороны крестьяне, кормившие, поившие и принимающие на ночлег его армию, а с другой – идейные анархисты, обеспечивающие его идеологией. Интересы крестьян и анархистов часто не совпадали, но именно это давало Махно возможность балансировать между ними, решая, в чьих интересах поступить в тот или иной момент. Подобное явление, видимо, было характерно для крестьянских восстаний средневековья, когда атамана поддерживали с одной стороны почти безыдейные, но хозяйственные мужики, а с другой – нищие, но фанатично верующие еретические проповедники. Как видно из этого примера комбинации доминирования могут быть весьма сложными. Но в любом случае они должны выходить за рамки одной функциональной системы.
А вот Кропоткин или Толстой, бывшие практически чистыми теоретиками, сыграли огромную роль в теории, стали, может быть, для кого-то властителями дум, но не стали лидерами. Лидерами (пускай даже более малого уровня) стали какие-нибудь их последователи, но не они. И дело тут не в том, что они не хотели быть лидерами в силу, допустим, своей неавторитарности. Бакунин, да и Маркс с Энгельсом тоже боролись не за личное верховенство, а за верховенство своей идеи. Просто ход событий имеет свою логику. Ну, а теперь оставим мировое ревдвижение прошлого и перейдем к российскому ревдвижению настоящего, если то, что мы счас имеем можно назвать движением.
* * *
Несмотря на колоссальную разницу в масштабах в современных российских революционных сектах мы видим те же особенности и те же процессы, что и в реворганизациях прошлого, как у бездомного уличного кота мы видим те же внешние признаки и те же повадки, что и у уссурийского тигра. Тут можно найти и лидировавший тандем организатора и теоретика, и человека, абсолютно неспособного в теории, но обладающего организаторскими способностями и квартирой, превращенной им в штаб организации (а также, в тяжелые времена содержавший организацию на свою пускай не буржуйскую, но все же неплохую по тем временам зарплату), и в результате ставшего безоговорочным лидером, и человека, занявшего ниши теоретика и куратора по связи с заграничными товарищами, оказывавшими помощь, и в итоге начавшего претендовать на роль безоговорочного лидера (которую он, правда, получил только после раскола организации, ибо среди его противников были и люди, способные к теоретизированию, и неплохие организаторы) и множество других случаев, интересных сектологам. Не будем называть имен и названий – нас сейчас интересует другое. В настоящее время в любой нормально существующей секте люди так или иначе и обеспечивают свою организацию финансово, и организуют ее внешнюю деятельность (пускай даже эта деятельность подчас состоит в махании флагами на митингах и шествиях), и оформляют свою идейную позицию. Как – это вопрос отдельный и в каждом случае он может решаться по-своему. Люди могут сами создавать свои теории, могут выбирать, что им больше нравится у известных теоретиков прошлого и настоящего, а могут вообще полагаться на то, что им скажет посланец заграничного вождя одного из IV интернационалов. Могут иметь в своей организации харизматика, которому достаточно свистнуть, чтобы все остальные сбежались на акцию, могут иметь несколько таких харизматиков, а могут и без всякого свиста сами сбегаются куда надо. Могут жить за счет внешнего спонсора, могут спонсироваться кем-то из своих, могут все по мере сил скидываться, могут обеспечивать свою организацию за счет какого-нибудь «проекта». Так и в животном мире кто-то имеет головной мозг, а кому-то достаточно двух нервных узлов, кто-то получает кислород через легкие, кто-то через жабры, кто-то через трахеи – какая разница? Важно, что организмы обеспечивают себе существование.
Однако революционные секты обеспечивают себе существование, пока они малы. Если начнется что-то похожее хотя бы на украинский Майдан, революционерам потребуется сила, большая, нежели просто составляющая сект, которые, к тому же далеко не во всем согласны друг с другом. При всем своем несогласии, пускай не все, но часть из них вполне может объединить свои силы в некое движение. Вопрос в том, будет ли это движение способно обеспечить себе нормальную работу всех трех функциональных систем.
Если говорить о Москве, то скорей всего оно сможет обеспечить себе работу силовой системы. Как показывает опыт среди тех, кого сейчас называют анархистами, автономами, неавторитарными левыми – в Москве и ее пригородах есть достаточное количество людей, способных выйти не только на мирный митинг, но и на нелегальную акцию, и даже на баррикады. А вот с другими двумя системами дело обстоит куда хуже.
Теоретические разработки неавторитарных левых, во-первых, почти не имеют прикладной составляющей. Иными словами, мало кто из анархистов или автономов представляет себе конкретно, что он будет делать в первый день революции. Большинство из них вообще представляет себе революцию не по-анархически, а по-большевистски – сперва выгоняем правительство, а потом начинаем думать, что же нам делать с экономикой и как ее переводить на новые рельсы. По сути дела это та же модель революционных социал-демократов – сперва захват власти и установление диктатуры пролетариата, затем переходный период, во время которого новоиспеченные диктаторы начинают заменять капитализм на коммунизм. Все попытки как-то что-то продумать в этой области почему-то приводят к повторению в том или ином варианте все той же модели. Которая плоха не тем, что ее придумали люди, не называвшие себя анархистами, а тем, что она уже показала свою несостоятельность. Рассуждение авторитарных леваков о том, что это было в прошлом, когда условия еще не созрели, а теперь, глядишь, и получится, сродни рассуждениям в духе: «Вот тут мы встали на грабли, но это было вчера, сегодня их, может быть, убрали, давайте попробуем сюда встать еще раз!»
Во-вторых, в настоящее время в неавторитарной левой среде вообще мало теоретиков. Кого тут можно вспомнить? Граевский? Прежде всего, он не теоретик, а архивист, он обладает огромной информацией о теоретических взглядах самых разных революционеров прошлого и настоящего, но именно поэтому неспособен создать своей теории – он просто никогда этим не занимался, всегда имея возможность найти нужные разработки у кого-то другого. Он может хорошо оценить то, что скажет кто-то другой, но сам он ничего придумать не сможет. Ну, а кроме того, по известным причинам, которые мы тут разбирать не будем, отношение в левой среде к Граевскому такое, что, если он скажет: «Дважды два – четыре», все решат, что дважды два – пять. Дубовик? Но он тоже ничего не предлагал кроме профсоюзной работы, а счас и вовсе исчез. Инсаров? Недавно он потрясающе быстро вернулся в лоно сталинизма. Шрайбман? Но вся его прикладная теория сводится к тому, что надо создавать предпосылки для создания предпосылок к развитию условий для возможных перемен, которые создадут условия для нового общества. Как бороться за создание нового общества прямо счас Шрайбман сказать не может, не потому что он такой жлоб, а потому что он не видит предпосылок для его создания в ближайшем будущем. Может, он и прав, но очень хотелось бы, чтобы он ошибался, в противном случае перспективы у нас не больно хорошие. Рябов? Он вообще не анархист, а хороший либерал (так сказать социал-либерал), убежденный в том, что «анархия невозможна, анархизм вечен» (что по сути является переделкой известной фразы Бернштейна*** ), и считающий своим идеалом Сизифа.
В-третьих, в данной среде в силу ряда причин и обстоятельств вообще презирается теоретизирование, его считают занятием кабинетных революционеров. Трудно сказать, имеет ли право гениальный теоретик, за пределами своей квартиры пугающийся собственной тени или неспособный удержать в руке предмет, весящий больше нетбука, объяснять уличному бойцу, забывшему после последней черепно-мозговой травмы таблицу умножения, за что тот должен жертвовать своим здоровьем, но еще труднее убедить в этом уличного бойца. Людей же, совмещающих в себе качества бойца и теоретика в движении маловато. Впрочем, справедливости ради надо признать, что в последнее время со всем этим произошли некоторые сдвиги в лучшую сторону, достаточно вспомнить о «школе самообразования».
Хуже всего дело обстоит с хозяйственной частью. Современные способы финансирования организаций, включая доходы от концертов, веганских клубов и т.д., все они, за исключением разве что пожертвований, действуют в рамках данной системы. Связей с коммунами, поселениями, рабочими союзами у неавторитарных леваков нет (либо есть с теми, кто сам беден как церковная мышь). На экспроприацию счас просто не хватает сил, а о том, что будет в случае революции пока говорить сложно – непонятно и какие будут возможности, и какое будет к эксам отношение (страх перед клеймом «мародеров» может оказаться даже сильнее страха перед пулями охранников банка или магазина (хотя это и неправильно)).
О том, что творится в Питере, автору этих строк неизвестно, а относительно других градов и весей ему известно лишь то, что там неавторитарные левые весьма малочисленны. Для идеологической системы это не так страшно – хороший теоретик может быть и в самой малой группе, и даже в гордом одиночестве, а при современном развитии средств информационной связи, включая Интернет, то, что сегодня сказано в одной точке земного шара, завтра может быть услышано по всему шару. В конце концов, тот же Инсаров всю жизнь жил в провинции. А вот с матобеспечением тут дело хуже. Уже при современном состоянии российского транспорта (которое в случае смуты может только ухудшиться) и финансовых возможностях леваков доставка денег (не говоря уже о, допустим, вооружении) в отдаленную область через территорию, контролируемую правительством, может оказаться предприятием более опасным, чем драка с ОМОНом или даже уличные бои в духе 1905 года.
То же относится и к возможным экспедициям в случае революционных событий в провинции. Вообще в России революция вряд ли будет иметь успех, если ее не поддержит провинция. Уже хотя бы потому, что Москва сама по себе просто не выживет. Многие московские леваки участвовали даже в Майдане, надо думать, что в случае революционных выступлений в провинции они и туда не побоятся поехать. Но для этого им будет этого нужны финансы. И если ехать надо будет куда-нибудь аж за Урал (наполняя любимую фразу «антимайданщиков» «Хочешь Майдан, поедешь в Магадан» неожиданным для тех смыслом), то добраться туда будет трудней, чем до Киева. Правда, можно допустить, что транспортники решат активно поддержать революцию и начнут сами помогать революционерам в переправке всего необходимого, на это можно надеяться, но заранее рассчитывать на это нельзя.
* * *
Если неавторитариям не удастся решить эту проблему, их ждет один из двух путей. Либо они вступят в симбиоз с кем-то, кто будет иметь и идею, и материальную базу, но не будет иметь «боевиков», скорей всего – с либералами (не такими явными как Немцов или Касьянов, может быть даже либералами с сильным социальным уклоном, но все же либералами) и превратятся в их придаток (ибо те, у кого будут две функциональные системы, будет верховенствовать над теми, у кого будет одна) со всеми вытекающими отсюда последствиями. Подобное, хотя и по другим причинам, уже было во время Перестройки, когда КАС, имевшая по Союзу больше тысячи человек, превратилась в «левый фланг «ДемРоссии». В результате тогдашние анархисты не смогли не только помешать гайдаровским реформам, но и даже спасти свое движение от распада и измельчания. Действуй они с самого начала как самостоятельная сила, они могли бы если не предотвратить последнюю тенденцию, то хотя бы сильно ее ослабить. Либо «черно-красные», сохраняя самостоятельность, просто окажутся слабее своих противников и проиграют с честью, но все же проиграют. Конечно, лучше просто проиграть, чем проиграть, сначала став предателем, но для революции результат будет тот же.
Если неавторитариям каким-то чудом удастся наладить в своем движении хозяйственную систему, то у них будет шанс создать симбиоз, в котором они будут верховодить. Правда, это весьма сомнительно, ибо пока трудно представить себе, кто в случае революционных событий в России будет иметь хороших теоретиков, не имея при этом ни силовой, ни материальной базы. Однако во время революции бывает всякое. И в таком случае, «черно-красные» могут победить. Однако при этом они рискуют в итоге просто перенять чужую идеологию и в результате получить совсем не то общество, которого они хотели, хотя и стать в этом обществе элитой. Может, правда, случиться и так, что они под чужими лозунгами начнут проводить свои идеи, но гарантировать этого нельзя.
Зато, если им удастся наладить идейную функциональную систему, то есть надежда на симбиоз с какой-нибудь силой, обладающей исключительно материальными возможностями. Например, с рабочими коллективами или просто с массами «аполитов», не имеющих боевых организаций и плохо понимающих, чего хотят неавторитарии, но доверяющие последним как боевым и страстным революционерам. По этой причине разработка теории, для нас даже важнее поиска путей добычи финансов или материального обеспечения, хотя и это тоже важно. Необходимо всячески поддерживать и усиливать вышеупомянутую тенденцию увеличения внимания неавторитарных «боевиков» к теории.
Но наиболее предпочтительным вариантом развития событий стал бы, конечно, тот, при котором у неавторитариев хорошо заработали бы все три системы. Увы, это наиболее маловероятный вариант. Правда, предыдущий вариант в случае симбиоза с «аполитами» смыкается с ним. В связи с этим, кстати, вспоминается то, что выше писалось про Махно. Армия, поддерживаемая с одной стороны крестьянами, с другой – идейными анархистами. Правда, Махно в конце концов проиграл. И проиграл кроме прочего и потому, что поддержка со стороны крестьян уменьшилась. А уменьшилась она именно потому, что многие крестьяне были не настолько идейными, чтобы идти до конца, и решили, что от добра добра не ищут, дали землю, ну и чорт с ней с волей. Расплачиваться за эту ошибку крестьянам пришлось уже при товарище Сталине.
Как бы то ни было, но симбиоз с крестьянством не то, чтобы распался (значительная (если не большая) часть крестьянства «Махновии» продолжала поддерживать Махно), но дал трещину. Это показывает, что такого рода симбиозы – вещь ненадежная (хотя при этом имеет и свои достоинства) и лучше, чтобы неавторитарное левое движение смогло обеспечить себя самостоятельно. Что, кстати, не исключает возможность самых разных симбиозов, но уже со страховкой от всяческих трещин****.
Поэтому надо думать и о том, как в случае революционных событий обеспечивать движение материально. Хотя, пока лично я не вижу, подходящих для этого способов. Возможно в будущем, тем более в революционном будущем они появятся. Во всяком случае, если экспроприации станут возможными, не надо бояться обвинений в мародерстве. Мародерство, это когда экспроприируешь в собственный карман. А когда отдаешь на революцию, это не мародерство, а революционная экспроприация. А иногда и в чей-то карман положить не грех, если он пустой. Ну, не был же Робин Гуд мародером!
Или, если уж получится только симбиоз, надо всячески стараться в ходе этого симбиоза не просто установить свое верховенство, но и заразить тех, с кем этот самый симбиоз будет, своими убеждениями. Набатовцы агитировали крестьян, да, видать, недостаточно. Значит, надо будет агитировать больше, лучше, настойчивей. А для этого, опять-таки, надо самим не чураться теории.
* * *
Итак, подытоживая. Если в грядущей революции неавторитарные левые хотят победить, во-первых, они должны хорошо наладить теоретическую подготовку, причем не на сегодняшний день, а на случай революционных событий (когда придется принимать массу новых людей), а во-вторых, либо найти способ материально обеспечить свою деятельность (причем, опять-таки в условиях революции, когда эта работа потребует много больших затрат), либо найти того, кто будет это делать. В последнем случае им надо будет сделать все, чтобы этот кто-то из временного попутчика превратился в единомышленника.
Это не обеспечит им непременную победу. Враги – тоже не дураки и у них тоже будут и люди, и идеи, и средства. Но это увеличит шансы на победу. Без этого они будут столь малы, что победить можно будет только по очень счастливой случайности.
_____________________________________________________________________________
* Строго говоря, разделение на материальные и духовные или еще какие потребности вообще бессмысленно. Любые потребности человека материальны – это следствие первичности материи. Достаточно напомнить, что, допустим «нематериальное» настроение человека сказывается на его здоровье (то есть на работе вполне материального организма), чтобы понять всю глупость такого разделения.
** Китайские крестьяне часто выбирали из детей своей общины наиболее способного и сообща обеспечивали ему обучение в расчете, что, став, чиновником, он не забудет родное село и к нему можно будет обратиться со своими проблемами. В периоды загнивания китайского государства такие чиновники из народа все чаще не могли занять соответствующего их способностям поста или даже вовсе оказывались невостребованными (ибо все места были заняты людьми зачастую бездарными, но имеющими влиятельных родственников и покровителей). Во время крестьянских войн часто именно такие невостребованные (или не достигшего подобающего им уровня) чиновники становились вождями армий, а затем и императорами.
*** «Конечная цель – ничто, движение – все». Фраза считается классической иллюстрацией идеологии оппортунизма.
**** Добавим, что если при отсутствии матбазы симбиоз будет образован с кем-то у кого будет налажено не только материальное обеспечение, но и силовая организация (ну, например, с рабочими союзами, имеющими свои боевые дружины), то шансы на верховенство будут вообще одинаковы (что, кстати, может постепенно привести к внутренней борьбе (которая уже сама по себе вредна) и даже к расколу).