Влад Тупикин
специально для dvizh.org
Для адвоката раннее утро — обычное рабочее время. Для журналистов, особенно занятых темой неформальной политики и общественного движения — далеко не всегда. Утром на свидание со Стасом мы вставали с трудом. После трёхчасового сна. После трёхчасового сна все предыдущие пять дней. Но будильник был неумолим: отзвучав, он ещё и показывал, бледнел циферблатом. Серое утро. Январь. Москва. 2009 год. Мы едем на последнюю встречу со Стасом. На его похороны.
То, что этот человек мёртв, я уже видел не раз на раскидистых цветных фотографиях, бесстыже размещённых на первых полосах газет. Я не раз говорил об этом со многими и многими (19 января мой телефон звонил каждые пять или шесть минут). Я стоял на другой день на месте убийства со свечкой и что-то хорошее говорил про него и про Настю на телекамеры. Я шёл вместе с демонстрацией гнева и ярости по Пятницкой и Большой Ордынке, а что не кидал камни и не бил витрин, так это может лишь оттого, что коллега вручил мне свою видео-мыльницу и я тщетно пытался ею что-то отснять. Темнота, расфокусировка. Но камера чужая, стыдно было бы потерять. В общем, руки были заняты и я просто встал в общий строй демонстрантов, мальчишек и девчонок, шёл с ними, кричал. И старался справиться с гневом и отчаяньем.
Потому что Стас был мой друг. И Настя была моя приятельница. Подружиться поближе собирались, но не успели. Общались на бегу. Всё откладывали. Ну, думали, времени-то вагон…
Я видел подкрашенный — не краскою, кровью, — снег на Пречистенке, я видел растерянные лица её родителей в вестибюле “Новой”, когда они зашли и вежливо, интеллигентно поздоровались со мной. Они со всеми здоровались, я просто стоял с краю, самым первым у входа.
И всё равно утром 23-го очень не хотелось признавать реальность. Мы встали неохотно, медленно спуская ноги с кровати, без слов, без традиционных утренних приветствий. Мне как раз снился Стас, живой, и так хотелось поверить, что это сон в руку, что мы так рано поднялись только лишь для того, чтобы поехать на его очередную, но очень на этот раз важную для нас пресс-конференцию в Независимый пресс-центр, и что там пообщаемся, хоть и коротко, как всегда на прессухах, что там будет и Настя, и что можно будет перезабиться на вечер, на следующий вечер, ну или на следующую неделю.
На платформе метро “ВДНХ” мы оказались уже с красными гвоздиками — ну а что, этот символ португальской революции по совместительству — традиционные русские похоронные цветы. Но для нас они прежде всего символ революции. И для Стаса, мы это точно знаем, — тоже. Так что выбора-то у нас и не было. И Стас, и Настя были борцами за правду и справедливость и только потом, и только в частности — адвокатом, журналисткой.
На платформе нас проводили сальными глазами двое здоровенных битюгов в штатском. Так обычно выглядят переодетые служивые, подосланные контролировать некую “ситуацию”, но не считающие нужным скрывать своё присутствие. Ладно, никто не заставлял их сочувствовать, но скалиться чужому горю? Удостоверений, впрочем, к их лбам пришпилено не было, хорошо, может это были просто досужие фашисты.
Завтракали мы на ходу, на остановке. В экспресс-палатке “Русского бистро” нам выдали в обмен на цветные бумажные билетики по паре пирожков и чашке сладковатой химической смеси, ничем не напоминавшей заявленный чай. Ели мы тоже на остановке, поставив стаканчики на скамейку — у “Русского бистро” нет ни столиков, ни хотя бы небольшой стойки вдоль палатки. Как в стране, так и на предприятии питания — плоть от плоти, яблочко от яблоньки, — ни уюта, ни правды. Прохожих не было. Нужных троллейбусов — тоже. Мы были предоставлены себе, своему молчанию и созерцанию лучшего памятника Москвы, который своей устремлённостью ввысь и налево хоть как-то мирил нас с действительностью.
Чего мы ожидали от кладбища? Нет, на митинг никто из нас не рассчитывал. Свои митинги, когда нам это надо, мы проводим сами, как и свои демонстрации, это право дано нам от рождения (а также по Конституции РФ), и мы этим правом успели уже на днях воспользоваться, несмотря на противодействие правонарушителей-омоновцев.
Вообще, ждать чего либо хорошего от кладбища, когда ты пришёл на похороны друга, согласитесь, — какой-то нонсенс. Сколько ни дли минут прощания, сколько ни утирай слёз, сколько ни рыдай в голос, сколько ни проклинай себя, несправедливый мир и преступное государство, а взять горсть земли в руку придётся. В Москве она, к тому же, будто какая-то ненастоящая на вид и на ощупь, эрзац-землица, отнюдь не чернозём, одним словом. Хотя и будь она икрою чёрною…
На похоронах богатыря Стаса рулил его брат, политик из неважно какой партии (оказываю этой партии, кстати, сейчас услугу, не упоминая её названия, ибо такого политика в своих рядах можно только стыдиться). Именно он, я считаю, отвечает за то недостойное позорище, в которое превратились похороны выдающегося Защитника Правды, моего любимого друга, друга почти каждого из тех трёхсот-четырёхсот человек, что пришли на Останкинское кладбище в это несгустившееся утро.
На прощание было отведено минут десять. Сколько человек могло подойти ко гробу, посмотреть на Стаса в последний раз, дотронуться до него? Забудем на секунду, что я стоял рядом и видел, что этих людей было меньше тридцати, просто прикинем, что каждому, каждой — по 20 секунд, что тогда получим? Три человека в минуту, всего — тридцать человек. Это нормально, скажите? Каждый десятый из пришедших. И пришедшие не были посторонними. Почти про каждого из них я мог бы сказать, откуда он и она, ну хотя бы примерно, как и черезо что они связаны со Стасом. Это были друзья, а не посторонние. Но проститься им не дали. По быстрому, в неприличной спешке гроб закрыли и чуть не бегом начали опускать в могилу.
Да, можно объяснить эту суету болью родных. Точно также, как тою же причиной можно объяснить отсутствие поминальных речей. “Речей тут не будет”, — так и сказал распорядитель. Но правдивым ли будет такое объяснение? Не есть ли это принудительное молчание, объяснённое святостью семьи и семейного горя, продолжение того официального молчания, которое сопровождает убийство Стаса с самого начала? Человек такого большого, в том числе и прежде всего, — именно политического,общественного масштаба, уходит не каждый день. В стране вообще есть не очень много таких мощных фигур, как Стас. И где же те, что привыкли ассоциировать себя с руководством страны, с её духовными пастырями? Делят золотой пирожок неподалёку от места убийства? Слегка отравились газовым коктейлем?
И почему, если причиной всему личная скорбь, не отогнаны были от гроба десятки телеоператоров, на самом деле немного мешавших прощанию? И почему, уже в конце церемонии, предпринимались усилия по предотвращению записи интервью у пришедших друзей Стаса? Откуда-то получено задание сделать приемлемую телекартинку? С “политиком” аргументированно побеседовали?
Но это всё ладно. Четырём сотням людей рот не заткнёшь, особенно когда их мнением очень интересуются четыре десятка телеоператоров. Эти люди, в конце концов, смогли реализовать своё понимание о том, что есть достойные проводы Стаса.
А вот что “политику” действительно трудно простить, так это то, что он назначил похороны ровно на тот же момент, на который было назначено прощание с Настей, проходившее на другом конце Москвы. Он поставил перед сотнями людей, знавших обоих убитых в прошлый понедельник, необходимость нечеловеческого выбора: какой из друзей тебе дороже? с кем ты станешь прощаться, а с кем нет? кого предпочтёшь у края могилы? Успеть и туда, и туда было невозможно. Никто и не успел, насколько я знаю.
Таня, очень спокойная обычно, вела машину быстро, как можно быстрее. Но — пробки, но — ГАИшники, задержавшие нас минут на 15. Но — лёгкая авария в пути. Машем Тане рукой. Перепрыгиваем в другую машину. И всё равно опаздываем на восемь минут. Гроб Насти уже в цинке. Автобус из “Новой” уже уехал.
Стихийные анархистские поминки, на которых были люди из Москвы, из Питера и из Киева, прошли в одном из дружественных офисов. Спасибо хозяевам, что не отказали в нашей просьбе. Сегодня, на девятый день, будем поминать снова.
А потом начнутся будни, в которых с нами не будет Защитника Правды.
Стас не был вооружён, его оружием были знание и слово. Стас был пацифист. Настя, помимо порыва к правде и поэтического дара, владела не только пером и видеокамерой, она была обучена приёмам самообороны без оружия. Теперь их обоих нет. Как вы думаете, какой преподан урок тем сотням и тысячам людей, которые так же точно отдавали себя общественной борьбе, как Стас и Настя, к каким выводам их подтолкнёт это официально не замечаемое, но неофициально одобряемое двойное убийство? К каким действиям?
Вы все, уроды, просто не понимаете, какую главу истории вы открыли своим молчанием, равнодушием либо улюлюканьем.
Правосудие не работает. Пресса не работает. Политика не работает. Убийства общественных активистов — продолжаются. Что же остаётся, чтобы защититься? Ну, скажите сами. Представьте.
[27 января 2009 года, на девятый день]