Глава II

Причины и следствия большевистской концепции.

Оценки ряда аспектов.

Известно, что верх одержала политическая, государственническая и централистская концепция.

Здесь возникает предварительный вопрос, на который необхо­димо ответить, прежде чем перейти к рассмотрению событий и дру­гих вопросов.

Каковы были основные причины победы большевизма над анар­хизмом в русской Революции? Как оценить эту победу?

Численное преимущество большевиков и плохая организация анархистов не служат достаточным объяснением неудачи последних: в ходе событий их число могло возрасти и организация улучшиться.

Насилие само по себе также не объясняет всего: если бы анархи­стские идеи вовремя завоевали широкие народные массы, без него можно было бы обойтись.

С другой стороны, мы увидим, что вину за поражение нельзя возлагать ни на либертарную идею, ни на действия анархистов: оно стало практически неизбежным следствием ряда факторов, не зависев­ших от их воли.

Попытаемся же установить основные причины поражения анархи­стской идеи. Их немало. Перечислим их в порядке значимости и попы­таемся дать им справедливую оценку.

1 Менталитет народных масс (и образованных слоев населения).

В России, как и повсюду в мире, государство и правительство представлялось народным массам элементом необходимым, естествен­ным, возникшим в истории раз и навсегда. Люди даже не задавались вопросом, являются ли Государство, Правительство* «нормальными», полезными, приемлемыми институтами. Это просто не приходило им в голову. И если кто-нибудь задавал такой вопрос, то встречал непони­мание — и на этом все заканчивалось.

(В ходе Революции народные массы интуитивно начинали постепенно вставать на анархистские позиции. Но им не хватало сознательности и знаний об анархизме. И времени для их ос­мысления.)

2. Этот государственнический предрассудок, почти врожден­ный, сформированный тысячелетней историей и ставший «второй натурой», поддерживался всей печатью, включая издания социалис­тических партий — особенно в России, где анархистской литерату­ры практически не было, за исключением нескольких нелегальных брошюр и листовок.

Не следует забывать, что передовая российская молодежь читала литературу, в которой социализм неизменно был представлен в свете государственном. Марксисты и антимарксисты спорили между собой, но и те, и другие видели в государстве бесспорную основу всякого современного общества.

Для российской молодежи социализм всегда был неотделим от государства. За редкими, индивидуальными исключениями, она прак­тически не имела представления об анархической концепции вплоть до событий 1917 года. Во все времена не только печать, но и про­свещение в целом носило государственнический характер.

3. По вышеизложенным причинам уже с самого начала Рево­люции социалистические партии, включая большевиков, располагали значительным числом активистов, готовых к действию.

Уже в то время умеренные социалистические партии были доста­точно многочисленными, что послужило одной из причин успеха мень­шевиков и правых эсеров.

Что касается большевиков, почти все они тогда находились за грани­цей. Но быстро возвратились на родину и решительно взялись за дело.

По сравнению с социалистами и большевиками, которые с самого начала Революции выступали как массовые, организованные и спло­ченные силы, анархисты представляли собой лишь незначительную гор­стку активистов.

(Дело было не только в их численности. Отвергая политические цели и средства, анархисты, следуя логике, не образовывали дисципли­нированную политическую партию, стремившуюся захватить власть. Они организовывались в пропагандистские группы, занимавшиеся обществен­ной деятельностью, а затем объединялись в ассоциации или федерации на основе добровольной дисциплины. Этот способ организации привел к тому, что временно они оказались слабее политических партий. Это, впрочем, ничуть их не обескураживало, ибо они работали ради того дня, когда широкие массы осознают — в силу вещей и не без помощи их разъяснительной и просветительской работы — жизненную правду анархической концепции.)

Помню, вернувшись из-за границы в Петроград в первых числах июля 1917 года, я был поражен огромным числом большевистских пла­катов, извещавших о митингах и собраниях во всех уголках столицы и пригородов, в конференцзалах, на заводах и пр. Я не увидел ни одного анархистского плаката. Также мне стало известно, что партия больше­виков издает ежедневные многотиражные газеты в столице, других городах и почти повсюду — на заводах, в хозяйственных службах, в армии — имеет массовые и влиятельные ячейки. И одновременно я с горьким разочарованием убедился в отсутствии в Петрограде анархи­ческой газеты и пропаганды вообще. Разумеется, имелось несколько либертарных группок в зачаточном состоянии. Кроме того, в Кронш­тадте (см. кн. III, гл. 1) было несколько активных анархистов, чье влияние уже начинало ощущаться. Но этих «кадров» оказалось недо­статочно для ведения эффективной пропаганды, призванной не только проповедовать практически неизвестные идеи, но и противостоять мощной агитационной деятельности большевиков. На пятом месяце грандиоз­ной революции в столице не был слышен голос анархистов! И это на фоне активности большевиков. (21) Вот к какому выводу я пришел. Толь­ко в августе, с большим трудом маленькой анархо-синдикалистской группе, состоявшей в основном из товарищей, прибывших из-за рубе­жа, удалось начать издание еженедельной газеты («Голос Труда»). (22) А что касается устной пропаганды, в Петрограде ее способны были вести лишь три или четыре товарища. В Москве ситуация оказалась лучше, там уже выходила ежедневная либертарная газета «Анархия», издавав­шаяся относительно многочисленной Федерацией. (23) В провинции про­пагандистские ресурсы анархистов были незначительны. (24)

Вызывает удивление, что, несмотря на столь неблагоприятную ситуацию и собственную малочисленность, анархисты позднее — и почти повсюду — сумели завоевать определенное влияние, вынудив большевиков вести против них вооруженную, временами весьма дли­тельную борьбу. Этот быстрый и спонтанный успех анархических идей очень показателен. (Далее мы увидим, чем он объяснялся.)

Когда после моего возвращения в Россию товарищи поинтересо­вались моими первыми впечатлениями, я сказал им: «Наше отставание непоправимо. Как будто мы должны пешком догнать поезд большеви­ков, опередивший нас на 100 километров и едущий со скоростью 100 километров в час. Нам же предстоит не только догнать его, но и вскочить в него на полном ходу, выбить оттуда большевиков и, нако­нец, не только захватить поезд, но — что гораздо сложнее — предо­ставить его в распоряжение народных масс, помогая им двигать его вперед. Чтобы это удалось, необходимо чудо. Мы должны верить в него и делать все, чтобы оно произошло».

Добавлю, что «чудо» это за время Революции дважды было близ­ко к осуществлению: первый раз в Кронштадте во время восстания в марте 1921 года; второй — на Украине, в момент подъема массового «махновского» движения.

Оба эти события, как мы уже говорили, замалчиваются или из­вращаются в работах некомпетентных или пристрастных авторов и ос­таются практически неизвестными широкой публике. Мы детально рас­смотрим их в последней части нашей книги.

4. Некоторые события Революции (см. ниже) подтверждают, что, вопреки неблагоприятной ситуации и малочисленности анархистов, идея смогла бы проложить себе дорогу и даже восторжествовать там, где российские трудящиеся массы в момент Революции имели давние, опыт­ные, испытанные классовые организации, готовые осуществить эту идею на практике. Однако на деле все обстояло иначе. Рабочие организации возникли лишь в ходе Революции. Конечно, численность их необычай­но быстро возросла. Вскоре вся страна покрылась сетью профсоюзов, заводских комитетов, Советов и пр. Но эти организации, возникли без первоначальной подготовки, не имели опыта работы, четкой идеологии, не проявляли самостоятельной инициативы. Они никогда не участвова­ли в идейной или какой-либо другой борьбе. Они не имели никакой исторической традиции, никаких знаний, не осознавали свою роль, за­дачу, подлинную миссию. Либертарные идеи были им неизвестны. В таких условиях эти организации с самого начала были вынуждены пле­стись в хвосте политических партий. (И как следствие — не без уча­стия большевиков — им не хватило времени для того, чтобы слабые силы анархистов смогли в достаточной степени просветить их.)

Сами по себе либертарные группы могли служить лишь «передат­чиками» идей. Чтобы провести эти идеи в жизнь, необходимы были «приемники»: рабочие организации, готовые «уловить» идеи-радиовол­ны и реализовать их. (Если такие организации существуют, анархисты соответствующих профессий вступают в них, оказывают им помощь советами, примером и т. д.) Но в России подобных «приемников» не было, возникшие в революции организации не могли сразу же выпол­нить эту задачу. Анархические идеи, энергично посылаемые несколь­кими «передатчиками» — впрочем, немногочисленными, — «терялись в пространстве», не «улавливались», то есть не приводили к практичес­ким результатам, не имели эффективного резонанса. Чтобы в таких условиях анархическая идея смогла проложить себе дорогу и восторже­ствовать, понадобилось бы либо отсутствие большевизма (или больше­виков, действующих как анархисты), либо чтобы Революция дала ра­бочим организациям время «уловить» идею и способность осуществить ее на практике, пока их не интегрировало большевистское государство. Последней возможности не представилось, большевики (преградив путь анархистам) захватили рабочие организации, прежде чем последние смогли ознакомиться с анархической идеей, воспротивиться диктату и повести Революцию по либертарному пути.

Отсутствие «приемников», то есть классовых организаций, изна­чально готовых принять и реализовать анархическую идею (а также отсутствие времени, необходимого на формирование таких организа­ций), явилось, по моему мнению, одной из основных причин поражения анархизма в русской Революции 1917 года.

5. К этому следует добавить другой фактор не меньшей значимо­сти, несмотря на его субъективный характер. Он усугубил то, о чем говорилось выше, и стал фатальным для Революции.

Существовало простое средство в короткие сроки преодолеть от­сталость народных масс, наверстать упущенное время, восполнить не­достающее: предоставить полную свободу либертарной пропаганде и движению после падения правительства Керенского. Революция на­всегда завоевала бы свободу слова, организации и деятельности.

Отсутствие классовой организации, широкомасштабной либертар­ной пропаганды и знаний об анархизме до Революции объясняло, поче­му массы доверили ее судьбу политической партии и Власти, повторив таким образом основную ошибку предшествующих революций. В тех условиях было объективно неизбежным подобное начало событий. Но не последствия.

Поясню.

Подлинная революция не может идти вперед, развиваться, дос­тигнуть своих целей без свободы революционной дискуссии о путях ее развития. Эта свобода необходима революции как воздух.** Вот поче­му, в числе прочего, однопартийная диктатура, неизбежно ведущая к подавлению всякой свободы слова, печати, организации и действия — даже для революционных течений, за исключением партии власти, — смертельна для подлинной Революции. Никто в обществе не может обладать абсолютной истиной, быть застрахованным от ошибок. Те же, кто утверждает обратное — будь они «социалистами», «коммуниста­ми», «анархистами» или кем-либо еще — и кто, став у власти, подав­ляет, в силу этой своей претензии, другие идеи, неизбежно приходит к установлению своего рода социальной инквизиции, которая, как и вся­кая инквизиция, удушает свободу, справедливость, прогресс, жизнь, человека, само дыхание Революции. Только свободный обмен револю­ционными идеями, многообразие коллективного мышления, подчиняю­щееся закону естественного отбора, могут помочь нам избежать оши­бок и не сбиться с пути. Те, кто не признает этого, — просто дурные индивидуалисты, как бы они себя ни называли: «социалистами», «кол­лективистами», «коммунистами» и т. п. В наши дни эти истины столь ясны, естественны — скажу даже, очевидны — что нет смысла даже обосновывать их. Чтобы не знать их, нужно быть глухим, слепым — или неискренним. И тем не менее Ленин и его соратники, люди бес­спорно искренние, отреклись от них. Человеку свойственно ошибаться! А те, кто слепо следовал за «вождями», слишком поздно поняли свою ошибку: инквизиция работала вовсю, у нее был свой «аппарат» и сред­ства принуждения; массы по привычке «подчинялись» или же не могли изменить ситуацию. Революция была опорочена, сошла с истинного пути. «Сцены бывают таковы, что после многократных испытаний я говорю, что я когда-нибудь после одного из наших заседаний утоп­люсь», — признался однажды Ленин своим товарищам, видя, что про­исходит вокруг. Понял ли он?

Если бы, придя к власти, партия большевиков даже не поощрила (это значило бы слишком многого от нее требовать), но хотя бы допу­стила свободу либертарной пропаганды и движения, отставание было бы вскоре преодолено и упущенное восполнено. Факты, как мы уви­дим, неопровержимо подтверждают это. Одна только длительная и напряженная борьба, которую большевикам пришлось вести против анархизма, несмотря на всю его слабость, позволяет понять, какого успеха добился бы последний, имея свободу слова и деятельности.

Но именно из-за первых успехов либертарного движения, а также потому, что свободная деятельность анархистов показала бы бесполез­ность (по меньшей мере!) всякой политической партии и Власти и неизбежно привела бы к их исчезновению, большевистское правитель­ство не могло допустить этой свободы. Допущение анархистской про­паганды означало для него самоубийство. Оно сделало все возможное, чтобы сначала воспрепятствовать, затем запретить, а в итоге подавить грубой силой всякое проявление либертарных идей.

Часто можно слышать утверждение, будто трудящиеся массы не способны самостоятельно и свободно совершить революцию. Это ут­верждение особенно дорого «коммунистам», ибо позволяет им ссылать­ся на «объективную» ситуацию, неизбежно ведущую к репрессиям против «гибельных анархических утопий». (С неспособностью масс, говорят они, «анархическая революция» означала бы гибель Революции.) Но это утверждение абсолютно ничего не стоит. Пусть докажут эту так называемую неспособность масс! В истории не найти ни одного приме­ра, когда трудящимся массам предоставили бы свободу действия (по­могая им, естественно), чтобы явилось бы единственным средством доказать их неспособность. По понятным причинам, подобного опыта никогда не допустят. (А это было бы нетрудно.) Ибо прекрасно знают, что утверждение ложно и что опыт этот положит конец не только эксплуатации народа, но и власти, основанных, какие бы формы они ни принимали, не на неспособности масс, а лишь на силе и хитрости. И именно поэтому рано или поздно трудящиеся массы самим ходом исто­рии вынуждены будут отвоевать себе свободу деятельности в подлин­ной Революции; поскольку никогда правители (а они всегда являются эксплуататорами или служат последним), какими бы ярлыками они ни прикрывались, ее не «предоставят».

Тот факт, что народ до настоящего времени доверяет свою судьбу партиям, правительствам и «вождям» — факт, который правители и эксплуататоры используют для подчинения масс — объясняется рядом причин, которые мы не можем здесь разбирать и которые не имеют ничего общего со способностью или неспособностью масс. Этот факт доказывает, если угодно, легковерность, доверчивость масс, непонима­ние ими своей силы, но вовсе не их неспособность, то есть бессилие. «Неспособность масс»! Какая находка для всех прошлых, настоящих и будущих правителей и особенно для современных кандидатов в рабовла­дельцы, как бы они ни назывались: «нацисты» или «большевики», «фаши­сты» или «коммунисты». «Неспособность масс»! Вот в чем реакционеры всех мастей полностью согласны с «коммунистами». Это согласие это весь­ма показательно.

Пусть же современные кандидаты в вожди, единственные без­грешные и «способные», позволят трудящимся массам после грядущей Революции действовать свободно, лишь помогая им там, где необходи­мо! Они увидят, так ли уж массы «неспособны» действовать без поли­тических наставников. Можем заверить их, что тогда Революция при­ведет к иным результатам, чем в 1917 году, который открыл путь «фашизму» и перманентной войне!

Увы, нам заранее известно: они никогда не осмелятся провести подобный опыт. И массам снова предстоит выполнить свою особую задачу: сознательно и в подходящее время уничтожить всех «кандида­тов во власть», чтобы взять дело в свои руки и действовать независи­мо. Будем надеяться, что на сей раз задача будет выполнена до конца.

Таким образом, читателю становится ясно, почему пропаганда анар­хических идей, стремящаяся положил* конец доверчивости масс и вдох­нуть в них сознание собственной силы и веру в себя, повсюду и во все времена вызывала опасения. Ее запрещали, а пропагандистов пресле­довали с исключительной оперативностью и суровостью все реакцион­ные правительства.

В России ожесточенные репрессии сделали распространение либертарных идей — и без того непростое в той ситуации — практичес­ки невозможным еще накануне Революции. Конечно, последняя предо­ставила анархистам определенную свободу действий. Но, как мы видели, при «временных» правительствах (с февраля по октябрь 1917 года) их движение не могло в полной мере воспользоваться этой свободой. Что касается большевиков, они не стали исключением из общего правила. Едва придя к власти, они задумали подавить либертарное движение всеми имевшимися в их распоряжении средствами. Кампании в печати и на митингах, клевета, разного рода козни, запреты, обыски, аресты, акты насилия, разграбления штаб-квартир, убийства — все шло в ход. А почувствовав, что власть их достаточно упрочилась, они перешли в генеральное и решающее наступление против анархистов. Репрессии начались в апреле 1918 года и не прекращаются до наших дней. (Далее читатели увидят эти «подвиги» большевиков» почти неизвестные за пределами России.)

Таким образом, анархисты пользовались относительной свободой лишь в течение какого-нибудь полугода. Нет ничего удивительного в том, что у либертарного движения не оказалось достаточно времени на организацию, развитие, избавление от слабостей и недостатков. По большому счету, ему не хватило времени на то, чтобы о нем узнали массы. До самого конца оно оставалось «под колпаком» и было задушено в зародыше, не успев выйти из изоляции (что объективно являлось возможным).

Такова была вторая основная причина его поражения.

Здесь следует подчеркнуть основополагающее значение — для Революции — того, о чем мы говорили выше.

Большевики уничтожили анархизм сознательно. И поспешно. Ис­пользуя сложившуюся ситуацию, свои преимущества и влияние в массах, они жестоко подавили либертарную идею и движения. Они не допустили не только распространения анархизма в массах, но и самого его существо­вания. Позднее, когда потребовалось, они имели наглость утверждать, что анархизм потерпел «идейное» поражение, что «массы поняли и отвергли его антипролетарскую доктрину». За границей все те, кто пожелал быть обманутыми, поверили им на слово. Также «коммунисты» утверждают, что раз анархисты, выступив против большевиков, «объективно» не имели никаких шансов повести Революцию за собой, они подвергали ее опаснос­ти и являлись, опять же «объективно», контрреволюционерами, следова­тельно, их необходимо было беспощадно подавить. (При этом не уточняя, что именно они сами «субъективно» лишили анархистов — и массы — последних шансов, реальных средств и конкретных объективных возмож­ностей добиться успеха.)

Подавив либертарную идею и ее сторонников, уничтожив незави­симые массовые движения, большевики, ipso facto, остановили и уду­шили Революцию.

Не имея возможности достичь подлинного освобождения трудя­щихся масс, подменив его господством государства, неизбежно бюрок­ратического и эксплуататорского, подлинная Революция должна была отступить. Ибо всякая незавершенная революция — то есть не добив­шаяся подлинного и всеобщего освобождения Труда — в той или иной форме обречена на отступление. Этому учит История. Это подтверждает русская революция. Но люди, не желающие ничего видеть и слы­шать, не спешат понять это: одни верят в авторитарную революцию; другие в итоге разочаровываются в революции вообще вместо того, чтобы искать причины ее краха; третьи — к сожалению, наиболее многочислен­ные, — и дальше не желают ничего видеть и слышать: они воображают, что смогут «жить своей жизнью», невзирая на огромные социальные потрясения; они перестают интересоваться общественной жизнью и пытаются замкнуться в своем узком мирке, не понимая, что своим поведением возводят огромные препятствия на пути прогресса чело­вечества и собственного подлинного счастья. Они верят и следуют за кем угодно, лишь бы «их оставили в покое». Таким образом они надеются спастись в катаклизме: вот основная и фатальная ошибка! Истина, тем не менее, проста: пока труд человека не будет осво­божден от любой эксплуатации, ни о какой настоящей жизни, про­грессе, личном счастье не может идти речь.

Тысячелетиями свободному труду, «братству» и счастью людей мешали три основные причины: 1) уровень технического развития (че­ловек не располагал теми возможностями, которые есть у него в насто­ящее время); 2) вытекавшее из этого положение в экономике (нехватка продуктов человеческого труда и, как следствие, «меновое» хозяйство,*** деньги, прибыль, короче, капиталистическая система производства и распределения, основанная на недостатке производимых продуктов); 3) нравственный фактор, обусловленный, в свою очередь, двумя пред­шествующими (невежество, отупение, подчинение и покорность масс людей). Но несколько десятков лет назад два первые условия подвер­глись кардинальным изменениям: технически и экономически свобод­ный труд в настоящее время не только возможен, но и необходим для нормальной жизни и развития человечества; капиталистическая и авто­ритарная система не может больше обеспечивать ни того, ни другого; она способна породить лишь войны. Отстает лишь нравственный фак­тор: привыкнув за тысячелетия к покорности и подчинению, огромное большинство людей пока не видит открывающегося перед ним пути истины; оно не готово к действиям, которых требует от него История. Как и прежде, люди «следуют за руководством» и «терпят», растрачи­вая силы в войнах и безумных разрушениях, не понимая, что в нынеш­них условиях их свободная творческая активность может увенчаться успехом. Потребуется, чтобы сила вещей — войны, всякого рода бед­ствия, цепь прерванных революций, непрерывные потрясения — ли­шив их всякой возможности жить, открыла им наконец глаза на истину и они все силы посвятили бы подлинному делу человечества: свободно­му, творческому и благодетельному.

Добавим, что в нашу эпоху Революция и Реакция по своему ха­рактеру неизбежно будут мировыми. (Впрочем, уже в 1789 году Рево­люция и последовавшая за ней Реакция вызвали к жизни массовые движения во многих странах.) Если бы русская Революция не остано­вилась на полпути и стала великой освободительной Революцией, за ней вскоре последовали бы и другие страны. В таком случае она реаль­но, а не только на словах, стала бы мощным факелом, освещающим Человечеству истинный путь. Извращенная, остановленная и поверну­тая вспять, она, напротив, сослужила прекрасную службу всемирной реакции, которая только и ждала своего часа. (Вожаки реакции гораздо проницательнее революционеров.) Иллюзия, миф, лозунги, бумажный хлам остались, но подлинная жизнь, для которой иллюзии, показуха и бумажки ничего не значат, пошла по иному пути. Отныне Реакция и все ее последствия: «фашизм», новые войны, экономические и соци­альные катастрофы, — стали практически неизбежными.

В этом смысле весьма любопытна и показательна фундаменталь­ная — и хорошо известная — ошибка Ленина. Как известно, Ленин ожидал быстрой экспансии «коммунистической» революции на другие страны. Его надежды не оправдалась. И однако по сути он был прав: подлинная Революция «раздует мировой пожар». Дело лишь в том, что «его» революция не была подлинной. А этого он не понимал. Вот в чем заключалась его ошибка. Ослепленный своей государственнической доктриной, ободренный одержанной «победой», он не сумел понять, что революция не удалась, сбилась с пути; что она останется бесплод­ной, не сможет ничего «разжечь», ибо ее собственный огонь угас; что она потеряет свою притягательную силу, свойственную великим делам, так как перестанет быть великим делом. Мог ли он в своем ослеплении предвидеть, что Революция остановится, отступит, переродится, вызо­вет в других странах победоносную реакцию после нескольких вспышек без будущего? Конечно, нет! И он совершил вторую ошибку: поверил, что дальнейшая судьба русской Революции зависит от того, распрост­ранится ли она на другие страны. Верно было как раз обратное: рас­пространение Революции на другие страны зависело от ее результатов в России. Они же были неопределенны, неясны, зарубежные трудящи­еся массы колебались, выжидали, беспокоились. Но поступавшие к ним сведения становились все более расплывчатыми и противоречивы­ми. Попытки разобраться и даже отправка делегаций ничего не давали. . Тем временем накапливались негативные свидетельства. Народы Ев­ропы выжидали, теряли веру, разочаровывались. Им недоставало подъема для того, чтобы взяться за дело, исход которого отнюдь не был предрешен. Затем начались разногласия и расколы. Все этот как нельзя лучше сыграло на руку Реакции. Она подготовилась, организовалась и приступила к действиям.

Последователи Ленина должны были отдавать себе в этом отчет. Не понимая, быть может, подлинной причины произошедшего, они интуитивно осознали, что ситуация предрасполагала не к экспансии «коммунистической» Революции, а напротив, к мощному подъему ре­акции. Они поняли, какую опасность представляет для них эта реак­ция, поскольку их Революция, такая, какой они ее сделали, не могла охватить весь мир. И лихорадочно принялись готовиться к будущим войнам, отныне ставшим неизбежными. Впрочем, ничего иного им не оставалось. И Истории тоже!..

Интересно заметить, что затем «коммунисты» попытались объяс­нить незавершенность и отступление Революции, ссылаясь на «враж­дебное окружение», бездеятельность мирового пролетариата и силу все­мирной реакции. Они не сомневались — или не признавали — что нерешительность трудящихся других стран и реакция были в значи­тельной степени обусловлены неправильным путем, на который они сами толкнули Революцию; что, извратив ее, они сами проложили путь реакции, «фашизму» и войне.****

Такова трагическая правда большевистской Революции. Таково ее капитальное значение для «трудящихся всех стран». По сути все очень просто, ясно, бесспорно. Однако до сих пор об этом даже не говорилось. Для понимания произошедшего необходимо дальнейшее исследование событий русской Революции. Читатель поймет это, когда до конца прочитает мою книгу.

6. Отметим также фактор не столь большой значимости, кото­рый, тем не менее, сыграл определенную роль в трагедии. Речь идет о «шумихе», «рекламе», демагогии. Как и все политические партии, большевики («коммунисты») их использовали и злоупотребляли ими. Чтобы произвести впечатление на массы, «завоевать» их, партии необходимы были «шум», «реклама», блеф. Более того, она возвела себя как бы на вершину горы, чтобы толпа могла видеть ее, слы­шать и восхищаться, что одно время составляло ее силу. Но все это глубоко чуждо либертарному движению, которое по сути своей бо­лее безлико, скромно, немногословно. В этом его временная сла­бость. Отказываясь вести за собой массы, стремясь пробудить их сознательность и рассчитывая на их свободное и прямое действие, оно вынуждено отказаться от демагогии, работать в тени, не навя­зывая себя в качестве лидера.

Так было и в России.

Позвольте мне на время оставить область конкретных фактов и пред­принять краткий экскурс в «философскую» сферу, в суть проблемы.

Основная идея анархизма проста: никакая партия, политичес­кая или идеологическая группа, ставящая себя над трудящимися массами или вне их и стремящаяся «управлять» или «вести» их, никогда не сможет освободить их, даже если искренне желает этого. Реальное освобождение может произойти лишь в процессе непос­редственной, широкомасштабной и независимой деятельности самих трудящихся, объединившихся не под знаменами политической партии или идеологической группы, а в свои собственные классовые орга­низации (производственные профсоюзы, заводские комитеты, коо­перативы и т. п.) на основе конкретных действий и самоуправления, при помощи, но не под руководством революционеров, которые дей­ствуют не извне, а в самих массовых профессиональных, техничес­ких, оборонительных и других органах. Всякая политическая или идеологическая группа, стремящаяся «вести» массы к освобожде­нию политическим или правительственным путем, заблуждается, обречена на провал и неизбежно установит в итоге новую систему экономических и социальных привилегий, возродив в иных формах режим угнетения и эксплуатации трудящихся, то есть очередную разновидность капитализма, — вместо того, чтобы помочь Револю­ции направить их по пути освобождения.

Из этого неизбежно вытекает следующее: анархическая идея и подлинная освободительная Революция могут быть осуществлены не одними анархистами, а лишь широкими массами; анархисты или, скорее, революционеры вообще призваны исключительно просве­щать их и в отдельных случаях оказывать помощь. Если анархисты утверждают, что могут совершить Социальную Революцию, «ведя» за собой массы, подобная претензия безосновательна, по тем же причинам, что и у большевиков.

Это не все. Ввиду универсального характера задачи, рабочий класс сам по себе тем более не может довести до конца освободительную Социальную Революцию. Если бы он захотел действовать самостоя­тельно, установив над другими слоями населения диктатуру и силой ведя их за собой, он точно также потерпел бы поражение. Нужно ничего не понимать в социальных явлениях и человеческой природе, чтобы утверждать обратное.

Когда приближается борьба за подлинное освобождение, История сворачивает на иной путь.

Согласно идеям анархистов, для успешного завершения револю­ции необходимы три основные условия:

1)   нужно, чтобы широкие массы — миллионы трудящихся в раз­ных странах — сознательно приняли в ней участие;

2)   чтобы наиболее передовые и активные элементы — революци­онеры, часть рабочего класса и др. — не прибегали к мерам принуж­дения политического характера;

3)   чтобы, по вышеизложенным причинам, широкие «нейтральные» массы, увлеченные (без принуждения) мощным потоком, свободным по­рывом миллионов людей и первыми положительными результатами этого колоссального движения, приняли подлинную Революцию как свершив­шийся факт и постепенно перешли на ее сторону.

Таким образом, осуществление подлинной освободительной Рево­люции требует активного участия, тесного, сознательного и безогово­рочного сотрудничества миллионов людей различного социального по­ложения, деклассированных, лишенных работы, обезличенных, которых сила вещей подтолкнет к Революции.

Но чтобы вовлечь в нее эти миллионы людей, необходимо преж­де всего, чтобы сила эта выбила их из наезженной колеи повседневного существования. А для этого их существование, то есть само нынешнее общество, должно стать невыносимым: пусть разрушится оно до ос­нования, со своей экономикой, социальным порядком, политикой, нра­вами, обычаями и предрассудками.

Таков путь, на который вступает История, когда настает время для подлинной Революции, подлинного освобождения.

Здесь мы подходим к сути проблемы.

Я считаю, что в России это разрушение зашло недостаточно дале­ко. То есть не была уничтожена политическая идея, что позволило большевикам захватить власть, установить и упрочить свою диктатуру. Сохранились и другие принципы и предрассудки.

Разрушений, предшествовавших Революции 1917 года, оказалось достаточно, чтобы остановить войну и изменить формы власти и капи­тализма. Но сущность их не была затронута, что вынудило бы милли­оны людей отказаться от всех современных ложных социальных прин­ципов (Государства, Политики, Власти, Правительства и т. д.), действовать самостоятельно на абсолютно новых основах и навсегда покончить с капитализмом и Властью в любых формах.

Эта недостаточность разрушений была, на мой взгляд, основной при­чиной приостановки русской Революции и ее деформации большевиками.*****

И здесь возникает «философский» вопрос.

Кажется весьма обоснованным рассуждение:

«Если недостаточность предварительных разрушений действительно мешает массам осуществить свою Революцию, этот фактор на самом деле является доминирующим и все объясняет. В таком случае, не правы ли были большевики, захватившие власть и ведшие Революцию как можно дальше, преграждая, таким образом, путь Реакции? Разве их действия не являются исторически оправданными со всеми вытека­ющими последствиями?»

На это я отвечаю:

1. Прежде всего, следует правильно поставить проблему. Были ли трудящиеся массы по существу способны продолжать Революцию и строить новое общество самостоятельно, посредством своих классовых организаций, созданных Революцией, и с помощью революционеров?

Вот в чем подлинная проблема.

Если нет, то можно понять тех, кто оправдывает большевиков****** (не утверждая, во всяком случае, что сделанная ими революция была подлинной и не оправдывая их подхода там, где массы могли бы дей­ствовать самостоятельно). Если да, их следует осудить однозначно и «без смягчающих обстоятельств», каковы бы ни были ситуация и вре­менные заблуждения масс.

Говоря о недостаточности разрушений, мы понимаем под этим, главным образом, пагубное сохранение политической идеи. Не от­вергнув ее заранее, массы, победившие в феврале 1917 года, дове­рили, как следствие, судьбу Революции партии, то есть новым хозя­евам, вместо того, чтобы избавиться ото всех претендентов на власть и взять Революцию целиком в свои руки. Таким образом, они по­вторили основную ошибку предшествующих революций. Но это заб­луждение не имеет никакого отношения к способности или неспо­собности масс. Предположим, что подобной ошибкой никто не воспользуется. Смогут ли в таком случае массы привести Револю­цию к ее конечной цели: реальному, полному освобождению? На это я решительно отвечаю — да. Я утверждаю даже, что только сами трудящиеся массы способны сделать это. Надеюсь, что в моей книге читатель найдет тому неопровержимые доказательства. И в таком случае нет необходимости в политике, чтобы воспрепятство­вать реакции, продолжить Революцию и завершить ее.

2. Как мы далее увидим, наш вывод подкрепляется фактом перво­степенной важности. В ходе Революции достаточно широкие массы осознали свою ошибку. (Политический принцип начинал терять свое значение.) Они захотели исправить ее, действовать самостоятельно, избавиться от требовательной и ненужной опеки правящей партии. То здесь, то там они брали дело в свои руки. Вместо того, чтобы обрадо­ваться этому, подбодрить их и помочь им, как поступили бы подлинные революционеры, большевики воспротивились народному движению с беспрецедентной хитростью, силой, военными и террористическими операциями. Таким образом, революционные массы, осознав свою ошиб­ку, захотели действовать самостоятельно и ощутили себя способными на это. Большевики силой подавили их стремления.

3. Из этого следует, что большевики вовсе не «вели Революцию как можно дальше»: захватив власть, используя ее силы и преимуще­ства, они, напротив, затормозили ее. А затем, укрепив свое положение, после ожесточенной борьбы против народной и всеобщей Революции, они успешно повернули ситуацию в свою пользу и возобновили, в иных формах, капиталистическую эксплуатацию масс. (Если труд не осво­божден, система обязательно является капиталистической. Меняется только форма ее.)

4. Таким образом, становится ясно, что речь идет не об оправда­нии, а об историческом объяснении торжества большевизма над либертарной концепцией в русской Революции 1917 года.

5. Из этого следует, что подлинное «историческое значение» боль­шевизма исключительно негативное; еще один наглядный урок, пока­завший трудящимся массам, как не надо делать революцию: урок, вы­носящий окончательный приговор политической идее. В условиях того времени такой исход был практически неизбежен, но ничуть не необхо­дим. Действуя иначе (что теоретически можно допустить), большевики смогли бы избежать его. Так что им нечем гордиться и изображать из себя спасителей революции.

6. Этот урок подчеркивает значение двух важных моментов:

а) Историческое развитие человечества достигло того уровня, когда дальнейший прогресс предполагает наличие свободного труда, лишенного всякого принуждения, подчинения, эксплуатации челове­ка человеком. Экономически, технически, социально, даже нрав­ственно такой труд отныне не только возможен, но и исторически необходим. «Рычагом» этой колоссальной социальной трансформа­ции (трагические конвульсии которой мы наблюдаем на протяжении десятков лет) является Революция. Чтобы быть действительно про­грессивной и «оправданной», эта Революция должна завершиться установлением системы, при которой человеческий труд будет ре­ально и полностью освобожден.

б) Чтобы трудящиеся массы смогли перейти от рабского труда к свободному, они должны с самого начала Революции осуществлять ее самостоятельно, свободно и независимо. Только при этом условии они возьмут непосредственно в свои руки решение проблемы, которую ста­вит перед ними История: строительство общественного устройства, в основе которого лежит освобожденный труд.

В заключение следует сказать, что в наше время любая револю­ция, не осуществляемая самими народными массами, не достигнет ис­торически должного результата. Она не будет ни. прогрессивной, ни «оправданной», отклонится с верного пути и в итоге потерпит пораже­ние. Под руководством новых хозяев и наставников, лишенные ими возможности всякой свободной инициативы и деятельности, вынужден­ные, как в прошлом, безропотно следовать за тем или иным «вождем», «умевшим завоевать над ними господство, трудящиеся массы вернутся к своей вековой привычке к «покорности» и останутся подневольным и эксплуатируемым «аморфным стадом». Подлинная Революция просто не произойдет.

7. Мне могут сказать следующее:

«Предположим, что вы кое в чем правы. Но раз, как вы утвер­ждаете, предварительные разрушения оказались недостаточными для подлинной Революции в либертарном понимании, она объективно была невозможна. Значит все последующее являлось, по меньшей мере, исторически неизбежным, и анархическая идея осталась уто­пической мечтой. Ее утопизм погубил бы Революцию. Большевики поняли это и действовали соответствующим образом. Это их оправ­дывает».

Читатель мог заметить, что я всегда говорю: «почти неизбежно». Слово «почти» используется мной умышленно. Здесь оно имеет опре­деленное значение.

Естественно, общие и объективные факторы в принципе доми­нируют над остальными. В нашем случае недостаточность предва­рительных разрушений — сохранение политического принципа — объективно должна была привести к большевизму. Но в мире лю­дей проблема «факторов» становится весьма деликатной. Объектив­ные факторы доминируют не абсолютно, а в некоторой степени, значительную роль играют и факторы субъективные. Каковы же эта роль и степень? Мы не знаем, зачаточное состояние наук о человеке не позволяет нам определить ее с достаточной степенью точности. Задача тем более трудна, что ни та, ни другая не заданы раз и навсегда, напротив, они бесконечно изменчивы и разнообразны. (Эта проблема близка к проблеме «свободного выбора». Как и в какой степени «предопределение» доминирует над «свободным выбором» человека? И обратное: в каком смысле и каким образом «свободный выбор» имеет Mecrq и выходит за рамки «предопределения»? Несмотря на изыскания многих мыслителей, нам это пока неиз­вестно.)

Но нам прекрасно известно, что субъективные факторы занимают в жизни людей значительное место: такое, что порой они важнее кажу­щегося «неизбежным» действия объективных факторов, особенно когда определенным образом связаны между собой.

Приведем недавний, поразительный и всем известный пример.

В войне 1914 года Германия объективно должна была побе­дить Францию. Действительно, уже через месяц после начала военных действий немецкая армия стояла под стенами Парижа. Французы проигрывали одно сражение за другим. Франция «по­чти» неизбежно должна была потерпеть поражение. (Если бы так и произошло, можно было бы «с ученым видом» заявлять, что оно являлось «исторически и объективно необходимым».) Тогда в дело вмешался ряд чисто субъективных факторов. Они наложились один на другой и преодолели действие факторов объективных.

Уверенный в огромном превосходстве своих сил и увлеченный победоносным движением вперед, генерал фон Клук, командовавший немецкими войсками, пренебрег тем, что правый фланг его армии ока­зался существенно оголен: первый чисто субъективный фактор. (Дру­гой генерал — или тот же фон Клук в иное время — лучше обеспечил бы положение своих войск.)

Генерал Гальени, военный комендант Парижа, заметил ошибку фон Клука и предложил генералиссимусу Жоффру атаковать этот фланг всеми имевшимися в распоряжении силами, в частности, час­тями парижского гарнизона: еще одни субъективный фактор, ибо надо было обладать проницательностью и умом Гальени, чтобы при­нять такое ответственное решение. (Другой генерал — или тот же Гальени в иное время — мог оказаться не столь проницательным и решительным.)

Генералиссимус Жоффр одобрил план Гальени и отдал приказ к атаке: третий субъективный фактор, ибо надо было обладать про­стотой и другими качествами Жоффра, чтобы принять такое пред­ложение. (Другой генералиссимус, более высокомерный и заботя­щийся о своих прерогативах, мог бы ответить Гальени: «Вы комендант Парижа, занимайтесь своим делом и не вмешивайтесь в то, что вас не касается».)

Наконец, тот странный факт, что переговоры между Гальени и Жоффром остались неизвестными немецкому командованию, обыч­но хорошо информированному о том, что происходит в стане про­тивника, также наложился на прочие субъективные факторы, кото­рые в своей совокупности принесли французам победу и определили исход войны.

Прекрасно понимая объективную невозможность этой победы, французы назвали ее «чудом на Марне». Разумеется, она не являлась чудом. Это было лишь редким, непредвиденным и «почти невероят­ным» следствием совпадения ряда факторов субъективного порядка, взявших верх над факторами объективными.

В том же смысле я говорил в 1917 году своим российским товарищам: «Необходимо «чудо», чтобы в этой Революции либертарная идея взяла верх над большевизмом. Мы должны ве­рить в это чудо и делать все, чтобы оно произошло». Тем самым я хотел сказать, что непредвиденное и почти невероятное совпа­дение субъективных факторов могло перевесить сильные объек­тивные шансы большевизма. Такого «совпадения» не произошло. Но важно, что оно могло произойти. Впрочем, вспомним, что такая возможность предоставлялась, по меньшей мере, дважды: во время Кронштадтского восстания в марте 1921 года и в жес­токой борьбе между новой Властью и анархическими массами на Украине (1919-1921 гг.).

Так что в мире людей «абсолютной объективной неизбежности» не существует. Чисто человеческие, субъективные факторы могут вме­шаться и одержать верх в любой момент.

Анархическая концепция, не менее солидная и «научная», чём большевистская (последнюю противники еще накануне Революции также называли «утопической»), существует. В ходе грядущей Революции ее судьба будет зависеть от очень сложной совокупности разного рода факторов, объективных и субъективных, причем последние будут бес­конечно разнообразны, изменчивы, непредвиденны и непредсказуемы: и результат их совокупности никогда не является «объективно неиз­бежным».

В заключение мне хотелось бы подчеркнуть, что недоста­точность разрушений явилась основной причиной торжества боль­шевизма над анархизмом в русской Революции 1917 года. По­скольку совокупность прочих факторов не смогла преодолеть ни само явление, ни его результаты. Но могло быть и иначе. (Впро­чем, кому известно, какой вклад внесли субъективные факторы в победу большевизма?)

Разумеется, предварительная дискредитация гибельной политической химеры авторитарного «коммунизма» обеспечила, облегчила и ускорила бы реализацию либертарных принципов. Но в целом недостаточность этой дискредитации в начале Революции вовсе не означала неизбежно­го поражения анархизма.

Сложная совокупность различных факторов может привести к непредвиденным результатам. Она способна изменить и при­чину, и следствие. Политическая и властная идея, государственническая концепция могут быть уничтожены в ходе Революции, и это предоставит полную свободу для осуществления анархи­ческой концепции.

Как и перед всякой другой Революцией, перед Революцией 1917 года открывались два пути:

1. Путь подлинной Революции народных масс, ведущий к их полному освобождению, В этом случае мощный подъем и оконча­тельный результат такой Революции действительно «потрясли бы мир». По всей вероятности, реакция отныне стала бы невозможной; все разногласия в социальном движении были бы заранее сведены на нет в силу свершившегося факта; наконец, волнения в Европе, последовавшие за русской Революцией, по-видимому, закончились бы тем же самым.

2. Путь незавершенной Революции. В этом случае возможен только один вариант: откат вплоть до всемирной реакции, мировая катастрофа (война), полное разрушение форм нынешнего общества и, в результате, возобновление Революции самими массами, борющимися за подлинное освобождение.

В принципе, возможны оба пути. Но совокупность существующих факторов делает второй более вероятным.

По второму пути пошла Революция 1917 года.

Первый должна избрать грядущая Революция.

А теперь, закрыв наши «философские» скобки, возвратимся к событиям.

* Здесь во избежание разного рода путаница необходимо сделать некоторые уточнения.

Я использую термин «государство» в его нынешнем, обыкновенном и конкретном смысле: смысле, приобретенном в процессе длительной исторической эволюции, который полностью при­знается всеми; наконец, в смысле, который по праву представляет собой предмет всея дискуссии. Государство означает устойчивый политический институт, «автоматически» централи­зованный или руководимый политическим Правительством, опирающийся на совокупность законов и механизмов принуждения.

Некоторые буржуазные, социалистические и коммунистические авторы и оппоненты понимают термин «государство» в ином, широком и общем смысле и утверждают, что это — вся организованная социальная система в делом. Отсюда они заключат, что всякое новое Общественное устройство, каким бы оно ни было, «обязательно» будет «государством». По их мнению, мы лишь спорим о словах.

Мы же считаем, что они играют словами. Конкретное, общепринятое и историческое определение они подменяют другим и используют его для борьбы против антигосударствен­ной (либертарной, анархистской) идеи. Более того, они путают — сознательно или нет — два по сути своей различных понятия: «Государство» и «Общество».

Само собой, подлинное общество будущего будет именно «обществом». Пусть «общественники» его назовут «государством» или как-то иначе, это не важно. Речь идет не о слове, а о сути. (Можно предположить, что они откажутся от термина, обозначающего опре­деленную и отжившую форму общества. Во всяком случае, если будущее — лучшее — общество будет названо «государством», то в совсем ином смысле, не в том, о котором мы говорим.) Важно — и это утверждают анархисты, — чтобы это будущее общество не имело ничего общего с тем, что называют «государством» в настоящий момент.

Пользуюсь случаем заметить, что многочисленные авторы ошибочно признают только две возможности: либо государство (которое путают с обществом), либо ничем не упорядо­ченное соперничество и хаотичная борьба между личностями и группами людей. Сознательно или нет, но они отметают третью возможность, которая не будет ни государством (в указан­ном выше конкретном смысле), ни случайным скоплением индивидуумов, но обществом, основанном на свободных и естественных отношениях между различными объединениями и федерациями (потребителей, производителей...).

Таким образом, существует не одна, а две по сути своей различных антигосударствен­ных концепции: одна, неразумная и легко уязвимая, где за основу берутся якобы «свободные капризы индивидуумов» (кто выступает за подобную глупость? Уж не чистая ли это выдум­ка, служащая определенным целям?); другая неполитическая, в основе которой лежит явление хорошо организованное — отношения кооперации между различными объединениями. Во имя последней антигосударственной концепции и борются с государством анархисты.

То же самое относится и к термину «правительство». Многие заявляют: «Никогда нельзя будет обойтись без тех, кто организует, управляет, руководит и т. д.» Что ж, те, кто делает это в организованной социальной системе — в «государстве» — формируют «прави­тельство», хотят того «общественники» или нет. И они еще утверждают, что спор ведется о словах! Здесь они совершают ту же ошибку: политическое правительство как орган принуж­дения политического государства — это одно; собрание инициативных людей, организаторов, управленцев или технических, профессиональных, каких-либо еще директоров, необходимых для слаженной работы объединений, федераций и т. д. — другое.

Не будем же играть словами, чтобы не показалось, что о лишь словах мы спорим! Будет честными и откровенными. Допускаете ли вы, что политическое «государство», руко­водимое представительным, политическим или каким-либо другим «правительством», сможет служить рамками общественного устройства будущего? Если да, вы не анархист. Если нет, вы уже во многом им являетесь. Допускаете ли вы, что политическое «государство» и т. п. может быть свойственно «переходному» к подлинному социализму общественному устрой­ству? Если да, вы не анархист. Если нет — анархист.

** Некоторые утверждают, что идейная свобода опасна для Революции. Но с того момента, как вооруженные силы присоединяются к революционному народу (а иначе Револю­ция невозможна) и сам народ их контролирует, какую опасность может представлять собой мнение? И потом, если сами трудящиеся стоят на страже Революции, они смогут противосто­ять всякой реальной опасности лучше, чем какой бы то ни было орган подавления.

*** Читателю, желающему подробнее ознакомится с проблемами экономического разви­тия, советую прежде всего обратиться к работам Жака Дюбуэна.

**** Не следует обманываться относительно судьбы грядущей Революции! Перед ней откроются лить два пути: либо путь подлинной и всеобщей Социальной Революции, которая приведет к реальному освобождению трудящихся (что объективно является возможным), либо, еще раз, путь тупиковый, политический, государственнический и авторитарный, кото­рый неизбежно породит новую реакцию, войны и всякого рода катастрофы. Развитие челове­чества не останавливается. Оно пробивает себе дорогу через любые преграды. В наши дни капиталистическое, авторитарное и политическое общественное устройство не оставляет ему никаких шансов. Следовательно, теперь это общественное устройство должно так или иначе исчезнуть. Если и на этот раз люди не смогут реально трансформировать его в процессе революции, неизбежно последует новая реакция, новая война, чудовищные экономическое н социальные катаклизмы, короче, продолжится всеобщее разрушение, вплоть до того момента, когда люди осознают историческую необходимость и начнут действовать соответствующим образом. Ибо у развития человечества нет иного пути. (В связи с этим см. мою работу «Пережитое», первое исследование о русской Революции, «Revue anarchiste», издаваемое Себастьеном Фором. за 1922-1924 гг.)

***** Эти мысли наиболее полно развиты мною в вышеупомянутой работе «Пережитое».

****** Как видит читатель, я не говорю, что в этом случае действия большевиков оправдан­ны. Тот, кто вздумает утверждать это, должен будет доказать, что они не могли действовать иначе, постепенно готовя массы к совершению свободной и всеобщей революции. Я всего лишь считаю, что они могли бы избрать другие средства. Но не следует задерживаться на этой стороне проблемы: считая тезис о «неспособности масс» абсолютно ложным, что дока­зывается многочисленными фактами, приведенными в этой работе, я не вижу необходимости рассматривать вариант, который, на мой взгляд, вообще не мог иметь места.