Питер Гелдерлос: Восстание или Организация

Питер Гелдерлос

Восстание или Организация

Греция. Мысли по поводу бессмысленного раскола

«Мне кажется ужасным что наше движение погрязло в мелких склоках и взаимных обвинениях. Этой гнили стало слишком много, особенно в последние годы.»-писал Александр Беркман в своём письме Сене Флешину и Молли Штаймер в 1928 году. Эмма Гольдман добавила к письму: «Дорогие дети, я полностью согласна с Сашей. Мне становится очень горько от клеветы и взаимных обвинений, постоянно происходящих в наших рядах. Если так продолжится и дальше, то не может быть никакой надежды на возрождение нашего движения.»

К счастью, большинство анархистов в США избегают идеологических догм и сектантских расколов. К сожалению, в то же время многие из нас увиливают от разработки серьёзной стратегии. Те же, кто всё-таки берётся за это дело, тяготеют к той или иной системе догм. Читая анархистские журналы, человек со стороны может сделать вывод, что движение действительно носит сектантский характер. В движении существует много споров и противоречий, и нет чётких границ, но есть один вопрос, стоящий ребром, также как и в европейском движении. Это разногласие между сторонниками «повстанчества» (инсуррекционистами) и сторонниками «организаторства». Среди первых можно встретить «пост-левых»¹ анархистов, вторые — часто являются анархо-коммунистами. Здесь, в Греции, где я провёл последние несколько недель, этот раскол проходит между, повстанческими анархистами из Чёрного Блока и жёстко организованным Антиавторитарным Движением.

В этом вопросе, как и во многих других спорных для нашего движения, анархисты, на мой взгляд, находятся под влиянием тех же Западных ценностей, что лежат в фундаменте государства и капитализма. Это мировоззрение, основанное на строгих противоречиях, и монотеистической логической структуре. К примеру, когда существует две различные революционные стратегии, многие из нас видят это вовсе не как два пути, по которым идут, прислушиваясь и пытаясь понять друг друга, две различные группы людей. Большинству в такой ситуации кажется, что кто-то обязательно должен ошибаться (и как правило ошибается тот, кто идёт не по твоему пути).

Тех из нас, кто был воспитан белым большинством, не научили внимательно слушать, и нам должно быть стыдно за то, что мы до сих пор не усвоили у магонистов² и стихийных анархистов способности к плюрализму мысли. Было бы легко обвинить в наших нынешних разногласиях интернет. Действительно, легко быть козлом по отношению к кому-нибудь и саботировать любой здоровый двусторонний диалог, если для тебя это всего лишь абстрактные слова на светящемся экране. Но, к сожалению, расколы значительно старше телекоммуникаций (хотя, нет сомнений в том, что, полагаясь на интернет, мы делаем более вероятным превращение любого разногласия в непродуктивные пререкания).

Можете считать меня наивным, но я думаю, что большинство внутренних ссор возникает скорее из-за монотеистического мировоззрения и отсутствия взаимодействия, чем из-за действительного противоречия в сути различных стратегий. Безусловно, суть стратегий тоже важна. К примеру, существует важная критика левацкого метода организации восстаний со стороны повстанческих анархистов (я не хочу вешать ярлыки, но для удобства буду здесь пользоваться этим названием). Но, даже если какие-то люди нашли правильные ответы на все вопросы, ничто не удержит их от того, чтобы пойти по пути предыдущих анархистских движений, если мы не научимся лучше взаимодействовать друг с другом и понимать наши различия.

В Греции раскол между инсуррекционистами и Антиавторитарным Движением (далее АД) привёл даже к прямым столкновениям. С обеих сторон были люди, которые наделали идиотских поступков. Черноблочники начали кидать коктейли Молотова в полицейских прямо во время драки. В итоге пострадали некоторые протестующие. Люди из АД занимались запугиванием и избиением анархистов, которых подозревали в краже компьютеров из университета во время организованного Движением мероприятия. В ответ повстанцы подожгли в Салониках помещения, принадлежащие Антиавторитарному Движению. Быстро обрели силу стереотипы, которые только углубили уверенность в том, что по другую сторону конфликта находится враг: «неорганизованные повстанцы кидают Молотовы даже в других протестующих» или «огранизационисты действуют как полиция внутри движения». В каждом из случаев перед глазами живо рисуется яркая картина ленивого хаота, или почти авторитарного марксиста, называющего себя анархистом. На самом же деле, как это всегда случается со стереотипами, мы всего лишь подменяем реальных людей, участвующих в движении, абстракциями.

Я не утверждаю, что какая-то из этих групп или обе они не имеют серьёзных недостатков над которыми им надо работать. Я также не верю, что вина обеих сторон в конфликте одинакова. На самом деле я часто ссорюсь с людьми, проповедующими хиппарское «Я хороший, ты хороший, все люди хорошие». Этот способ разрешения конфликтов жертвует конструктивной критикой ради достижения мира. Но в Салониках и в Афинах я встречал людей с обеих сторон, и большинство из них были милыми людьми, которых я хотел бы видеть своими соседями, после того как мы вместе уничтожим государство. Некоторые из них поливали грязью своих оппонентов, некоторые всеми силами пытались достичь мира, в то же время критикуя своих товарищей, наговаривающих на другую группу. Но таких людей было меньшинство, а раскол продолжал расти. Афиши с объявлением о моём докладе в Афинах были сорваны, потому что социальный центр, в котором всё проходило, ассоциировался с АД (хотя люди, организовавшие мероприятие, не были членами АД и пытались остаться в стороне от конфликта). Сквот, в котором я остановился в Салониках, был оккупирован инсуррекционистами, и некоторые из них сказали мне не сотрудничать с членами АД в Афинах.

Я бы мог сказать, что эти проблемы присущи только Греции. Но я видел такие же расколы в Германии и Болгарии, слышал обличительные речи о подобных противостояниях во Франции, на Анархистской Книжной Ярмарке в Монреале, и читал множество аргументов в защиту той или иной точки зрения в американской и английской анархистской прессе. Так как сам я из США, то далее я сконцентрируюсь на конфликте именно в том виде, в каком он существует здесь. Я думаю, из-за того, что большинство анархистов в США постоянно заняты своей повседневной активностью, многие из тех, кто так и не определил, на какой стороне в конфликте находится он сам, попросту не знают о нём. Тем не менее, в известной степени, он существует, в виде теоретических разногласий, хотя ещё без таких невообразимых ситуаций, когда некоторые горячие головы начинают мочить друг друга. Хотя некоторые ребята из журнала «Анархия» и NEFAC³ могут со мной не согласиться. Вершиной твердолобости являются попытки провести чёткую границу между людьми, только из-за потребности персонифицировать идеологию, подогнав под неё конкретные личности. Таким образом, у нас сейчас есть прекрасная возможность решить эту проблему на теоретическом уровне.

В качестве дополнения я добавил критику четырёх заметок, представляющих обе точки зрения в этом споре, но перед тем как перейти к ним, я хочу сказать какие слабые и сильные стороны я вижу у каждой из стратегий действия. Инсуррекционисты сделали несколько жизненно важных вкладов в движение. Вероятно, самый важный из них заключается в том, что в наше время уже не делается различие между построением альтернативного общества и атаками на капитализм. Критика против левой бюрократии, нарождающейся вновь и вновь и являющейся своеобразным инструментом государства внутри движения, постоянно гасящим бунтарское пламя и сохраняющим капитализм, также важна, несмотря на то, что часто вместо слова «бюрократия» используется слово «организация». Это может смутить многих людей, для которых даже аффинити-группа является своеобразной организацией, или, что ещё хуже, может привести к определённому типу фундаментализма, когда люди избегают любых типов организации, даже если эти организации воспринимаются их участниками как временные механизмы, а не как «Один Большой Союз».

У инсуррекционистов есть и ряд слабостей. Часто звучащая от них критика «активизма» довольно поверхностна и скорее отражает их личные неудачи в попытках действий иного рода, чем глубокое понимание теории, которое могло бы гарантировать, что ошибки, на которые они указывают у «активистов», не повторятся у них самих (мы вернёмся к этому вопросу в приложении). К тому же предложения самих инсуррекционистов не достаточно ясны. Они делают полезное дело, говоря, что порой стоит учиться у не являющихся анархистами людей, и обращая внимание на борьбу, происходящую в Мексике, Аргентине, Алжире и т. д. Но в то же время они размывают границу между восстанием как явлением и повстанчеством как тактикой. Несмотря но то, что многие из них отрицают любую идеологию, отыскивая исторические примеры восстаний для того, чтобы извлечь из этих примеров инструкции действию, они отходят от простого повстанчества и создают себе идеологию инсуррекционизма. Они смогли ухватить тот факт, что всё повстанческое в социальной борьбе часто является самым эффективным и анархичным в ней. Но, смотря через призму инсуррекционизма, они недооценивают или попросту игнорируют все другие элементы борьбы, с которыми связано восстание, и на которых оно часто основано. Этот «изм» приносит с собой монотеистическое мировоззрение, заставляющее нас думать, что любые элементы, относящиеся к другому «изму» ошибочны. Нам говорят открыть глаза, когда люди в Оахаке поджигают автобусы и защищают автономные зоны, но глаза нужно закрыть, когда забастовки профсоюза учителей разжигают пламя восстания, когда бунтующие решают создать для определённых целей организацию, формальную или легальную, для достижения определённых целей.

Повстанцы призывают к действиям, внутри или вне социальных движений – и я с этим согласен. Люди должны отстаивать свои интересы, свою жизнь, даже если для этого им приходится сражаться в одиночку. В конце концов, именно таким образом и выглядят многие социальные движения у своих истоков, до тех пор, пока их не начинают рассматривать как социальные движения. Опровергнем обвинения части «организованных» анархистов в том, что попытки начать или даже вести действия своими силами – «авангардизм». Ведь бороться за свои интересы или пытаться вдохновить людей к действию собственным примером – нечто, совершенно противоположное авангардизму. На самом деле самым ярким признаком авангардизма является неприязнь к людям, опережающим стадо(и, следовательно, стадный «авангард»). Однако склонность инсуррекционистов действовать своими силами нередко сопровождается пренебрежительным отношением к социальным движениям вообще. Якобы они по самой своей сути авторитарны, бюрократичны и включены в систему. В «Зелёной Анархии» я даже читал очень глупый призыв к «движущей силе» вместо движения (причём, если автор и делал что-нибудь, кроме того, что определял движение как «плохую форму движения», а всё остальное называл «движущей силой», то это было незаметно, поскольку игра словес, не обременённых смыслом, модна нынче в среде (анти)политических публицистов. Мы не должны недооценивать значение социальных движений. Недавно я имел возможность провести несколько месяцев с анархистами из стран бывшего «Соц. Лагеря», главным образом, из Румынии, Болгарии и Украины. Те анархисты, с которыми мне довелось пообщаться, в один голос говорили мне о том, что социалистическая диктатура в своё время уничтожила все социальные движения и в дальнейшем насильно предотвращала их появление. В результате она оставила после себя людей, ненавидящих правительство и не доверяющих ему (многие из них также не довольны и капитализмом). Однако в этом обществе нет традиции участия в социальных движениях, или хотя бы доверия и кооперации со своими соседями. Положение анархистов здесь куда более тяжёлое, чем в США: их единицы, они изолированы, у них нет никакой ясной опоры для их действий, тем более — для восстания. Один румынский анархист сказал, что организационная деятельность в его собственной стране была сродни путешествию за рубеж, где ты говоришь с окружающими на разных языках и при этом пытаешься построить анархию. В Польше и Чехии анархистское движение значительно сильнее — и это именно те страны, где в 80-е годы были сильно развиты оппозиционные социальные движения. Кстати говоря, диктатура в Румынии была свергнута не социальным движением, а в ходе восстания, которое оказалось в значительной степени управляемым — так что восстание также может быть инкорпорировано в систему. В связи с этим, представляется большой ошибкой отказ сторонников повстанчества от действий и анализа, направленных на развитие социальных движений (если конечно, под социальным движением мы понимаем широкую неформальную сеть или же объединение, которое может включать в себя и формальные организации, определяющие себя как социальную силу, нацеленную на решение каких-либо определённых проблем и при этом не является заведомо формализованным и инертным способом социальной активности).

Предлагаемые инсуррекционистами действия обычно связаны с созданием автономных пространств, которые дают нам возможность практиковать коллективизм и анархистские жизненные принципы здесь и сейчас, а также служат нам базой для ведения войны против государства. Эта стратегия также «хороша», как и любая другая анархистская стратегия, взятая отдельно от других. Она даже лучше многих других, но также как и они — она была побеждена государством. И для американских инсуррекционистов проблема состоит даже не в традиционном для Соединённых Штатов лтсутствии памяти. Тут виноват изоляционизм. Широкое сквоттерское движение, развернувшееся в Западной Европе в 70-80 гг. (его остатки можно лицезреть до сих пор). Среди них были и немецкие автономы, которые самым серьёзным образом старались воплотить в жизнь ту стратегию, которую теперь взяли на вооружение повстанцы в США. Американцы используют её без каких-либо видимых попыток её пересмотра и выяснения прошлых ошибок. И, скорее всего, если они вообще когда-нибудь окажутся в ситуации, даже вполовину менее благоприятной (сейчас нет и этого), чем немцы, то они закончат также, превратившись в закостеневшее субкультурное гетто, изолированное и обременённое наркоманией, пародирующее само себя всевозможными эпатажными выходками. Да, это пессимистический взгляд на перспективы, и кто-то даже может мне напомнить о нескольких замечательных сквотах и социальных центрах, существующих до сих пор, но я думаю, что как раз инсуррекционисты согласятся с тем, что нет смысла искать светлые стороны в том движении, которое было инкорпорировано Системой. Это происходит примерно так: государство и массовая культура изолируют сквоттеров (действуя приблизительно как дадаистские воинствующие художники, представляя нечто в том виде, к которому оно в общем-то действительно приближается, но в гораздо более гротескной форме). Многие люди считают, что эпидемия наркомании в движении была связана с необходимостью удовлетворить потребность избавиться от стресса, вызванного состоянием перманентной осады, проявляющейся в постоянных атаках полиции. Не каждый может жить в таких условиях, особенно если речь идёт о пожилых людях или семьях с детьми, которые изначально стремились или впоследствии стали стремиться скорее к эскапизму, нежели чем к конфронтации с властями. Непримиримые сквоттеры живут в окружении своих баррикад столь долгое время, что эстетика и ментальность замкнутой и маленькой группы уже глубоко укоренилась в их среде. В конечном итоге, теперь они в состоянии войны со всем остальным миром. Со временем бунтари теряют всякую связь с окружающим обществом и соответственно, — всякую возможность распространить борьбу. Так ослабленная и потерявшая солидарность извне, половина сквотов была выселена, а другая половина, измотавшись, — сдалась сама.

Многие французские анархисты, непосредственно принимавшие участие в тех событиях, не могли попросту игнорировать факт слабости своей стратегии. Эта группа людей — авторы Appel (это означает «Призыв»), наиболее разумного и глубокого инсуррекционистского текста, из тех, что мне приходилось видеть (то, что я назвал их инсуррекционистами не означает, что они сами себя к таковым относят). Эти ребята попали не в бровь, а в глаз, предложив более развитый и жизнеспособный вариант стратегии и подчеркнув, что сквоттерское движение умерло тогда, когда отказалось от развития своей стратегии и таким образом, отказалось от роста и ввергло себя в стагнацию. Тем не менее, для того, чтобы воплотить стратегию в жизнь нужно большее. Стагнация стала закономерным результатом самой структуры движения и способов, которыми государство впоследствии с ним боролось. Прекращение стратегического планирования стало вполне ожидаемым итогом самой стратегии.

Что же насчёт организационистов? Во-первых, необходимо отметить, что это довольно размытая группа людей, лишь немногие по факту причисляют себя к таковым. Большую часть из них составляют ветераны из традиционных течений — это анархо-коммунисты, чья стратегия частично основана на идее создания крепкой федерации анархистов, или синдикалисты, строящие анархистские профсоюзы, или иным образом участвующие в рабочем движении. Некоторые представители этого лагеря — социально ориентированные анархисты, предпочитающие попыткам вести что-то похожее на войну (классовую или повстанческую) — работу в рамках нынешнего общества. Ещё меньше анархистских активистов, действующих легально и организующихся вокруг какого-либо издания, вероятно, без какой-либо далеко идущей стратегии. Эти также оказались под острием повстанческой критики. Я рассмотрю в первую очередь традиционных анархистов, поскольку их стратегия наиболее чётко сформулирована (это вовсе не наезд на всех остальных, ведь отсутствие стратегии подчас может быть лучше, чем её наличие — в упрощённом и догматичном виде). Я надеюсь, что моя критика сможет сослужить добрую службу всем анархистам, стремящимся к созданию формальных организаций.

С одной стороны, представляется вполне верной ставка «организационистов» на создание социальных движений, доступных для людей со стороны. Вполне очевидно, что для американских анархистов основной проблемой является их изоляция. Создание «над-польных» групп, работающих по проблемам, близким и понятным для широких слоёв населения, может помочь преодолеть эту изоляцию. Для движения очень полезно существование таких видов анархистской деятельности, в которые могли бы быть вовлечены люди со стороны, и это не требовало бы от них немедленного разрыва со своей повседневной жизнью в пользу бескомпромиссной войны с системой. Чтобы откреститься от такой деятельности, инсуррекционисты представляют её в качестве замкнутого круга, что есть, несомненно, преувеличение. И я могу себе представить, сколько повстанческих анархистов начинали именно как социальные активисты, а сколько — сразу пришли в движение сторонниками повстанчества. Иными словами, насколько тактика повстанчества является сразу привлекательным для людей со стороны?

Коммуникация и координация, которые могут быть обеспечены такой организационной формой как федерация, — весьма полезны в определённых обстоятельствах. В Европе многие группы поддержки заключённых, с которыми тесно связаны анархисты всех направлений, зачастую организованы именно как федерации. Кроме того, организация способна начать и вести борьбу. Например, — деятельность анархистского рабочего союза, который создаёт площадку для распространения идей, демонстрирует искренность и практичность анархистских теорий, в том числе и в ближайшей перспективе, а также даёт возможность быстро и легко присоединиться к борьбе. Такая деятельность может сделать анархизм доступным для многих людей. И, кроме того, я готов поспорить, что люди, имевшие опыт работы в рамках профсоюза скорее прибегнут к тактике «дикой забастовки» нежели те, кто там никогда не был.

Подход, возлагающий большие надежды на формальную организацию, также имеет ряд недостатков. Так как эти недостатки вновь и вновь явно давали о себе знать в течение целого столетия, повторять их – стыд и срам, но, к сожалению, так всё и происходит. Демократические организации с любой формой представительства могут быстро стать бюрократическими и авторитарными. Организации, действующие на принципах прямой демократии, по-прежнему рискуют быть подчинёнными политическими акулами (как это более детально показал Боб Блэк в своей «Анархии после левизны»). При первом приближении проблема состоит в том, что сообщество, отделяющее экономику от политики, создаёт ограниченное пространство для принятия решений, будучи приняты в котором, решения обладают большим авторитетом, чем те решения и обсуждения, которые имели место где-либо ещё. Организации должны быть временными, связанными с конкретной целью, для осуществления которой они были созданы, а также они должны быть взаимопроникающими и плюралистическими. В противном случае, они будут заботиться о собственном сохранении и росте, а не о нуждах народа. Эти эгоистичные интересы организаций многократно использовались с целью контроля и выхолащивания радикальных социальных движений. Уже давно должно было стать очевидным, что создание формальных организаций рискованно и должно осуществляться с большой осмотрительностью. Тем не менее, некоторые «организованные» анархисты даже упорствуют во мнении, что все анархисты должны войти в состав одной организации. Я никогда не слышал ни одного аргумента насчёт того, каким образом подобная структура могла бы быть эффективной. Этот вопрос попросту неуместен, так как подобная организация не только невозможна, но и едва ли будет освободительной. Добровольное объединение – бессмысленный принцип, если вы считаете, что все должны вступить в одну организацию, даже если она – само совершенство. Но я всё ещё слышу голоса некоторых анархо-коммунистов, идущих по этому отвратительному пути – «они не настоящие анархисты» — говорят некоторые, только на том основании, что эти «не анархисты» не хотят объединяться с ними. Заинтересованность в совместной деятельности в рамках эффективной организации, особенно, если она единственная (как «Единственная Анархистская Группа, в Которую Тебе Нужно Вступить!») порождает среди членов организации идейный конформизм, который заставляет их терять кучу времени на согласование Правильной Линии, что делает до боли в жопе затруднительным сотрудничество с другими людьми (брошюра «Роль революционной организации», изданная Анархо-Коммунистической Федерацией в 1995 году ясно свидетельствуют о том, что они видят себя лишь как одну из групп, действующих внутри движения, и отрицают организационную гегемонию как цель; здесь проблема, вероятно, заключается в отсутствии понимания, что все эти организации могут понимать и воспринимать Движение, а также соотносить себя с ним, совершенно по-разному).

Надеюсь, теперь ясно, каким образом эти два направления анархизма могут быть объединены для достижения больших успехов. В первую очередь, необходимо отбросить дурацкое представление о том, что кто-либо «Иной» плох только потому, что не согласен с нашей точкой зрения. Эта необходимость явственно следует из понимания того факта, что разные люди предпочитают проявлять свою активность по-разному. Больше того, в действительности, разные темпераменты распределяют людей по различным направлениям анархизма ещё до того, как подо всё это подводится какая-либо теория. Некоторые люди никогда не пожелают ходить на ваши скучные митинги или самоорганизоваться на своём рабочем месте (или они даже не хотят обладать этим рабочим местом). Некоторые люди никогда не захотят приносить еду в ваш грязножопый сквот или жить в страхе, что государство отберёт их детей из-за образа жизни родителей (или они даже не хотят подвергать своих детей мучению жизни в условиях постоянной войны). И… догадываетесь? Это абсолютно естественно и это замечательно! Если.. Если бы мы смогли прикрывать друг другу спины! Легальные организаторы, которые окажут поддержку инсуррекционистам; которые будут стоять рука об руку с этими «террористами в масках», вместо того, чтобы поливать их грязью, — создадут сильнейшее движение. Повстанцы, которые осуществят акты саботажа, к которым призывают, в том числе и легальные организаторы. Повстанцы, которые будут поддерживать связь с «внешним миром», и в то же время будут держать «организаторов» честными и осознающими реальную картину происходящего, реальный горизонт возможностей – такие повстанцы создадут сильнейшее движение. Сторонники организаторства, отказывающиеся от диалога с повстанцами, помогут последним самоизолироваться. Повстанцы, видящие в организаторах своих врагов – лишь помогут им превратиться в бюрократов. Это – самоочевидные «пророчества». Повстанцы могут быть поддержаны организационным строительством и человеческим ресурсом «организаторов», а те в свою очередь – присущим повстанцам радикализмом, а подчас и более действенной тактикой — мечтами, обращёнными в практику.

Американские анархисты (особенно инсуррекционисты) в поисках вдохновляющих примеров часто обращаются к опыту Греции. Поэтому мне представляется интересным то, что именно в Греции, насколько можно судить, два рассматриваемых нами подхода дополняют друг друга, несмотря даже на то, что приверженные им группы – заклятые враги. В Соединённых Штатах мы обычно еженедельно слышим о том, как греки сжигают полицейские участки или разбивают камеры наблюдения. Но мы ничего не слышим о том, как всё это стало возможным, в чём корни и основа этих действий? Для начала – сама культура Греции более анархична. Семейные узы крепче преданности государству (греческие анархисты недоумевали, когда узнали, что в Соединённых Штатах некоторых политзаключённых сдали собственные родственники). Кроме того, в обществе широко распространено недоверие к государству, и многие люди, помня времена военной диктатуры, сознают, что вполне реальна ситуация, когда с ментами будет необходимо сражаться. Культура США значительно меньше благоприятствует достижению наших целей, так что мы должны понять, каким образом мы можем повлиять на неё, чтобы всходы анархии могли взойти на её почве.

Государство встречало противостояние себе на протяжении веков. Я не могу сказать, насколько греческие анархисты повлияли на окружающую их культуру, а насколько — лишь воспользовались её преимуществами, но без сомнения можно говорить об их многих сознательных попытках повлиять на ситуацию в обществе. Значительная часть усилий активистов направлена на противостояние миграционным нормам Европейского Союза, оказание поддержки иммигрантам (здесь заметную роль играют сквоты и социальные центры). Эта работа также помогает сделать анархистское движение более разнообразным. Организация рабочих союзов также играет определённую роль в Греции, но, когда я был там, я смог узнать об этом довольно мало. В Афинах важным подспорьем местного анархистского движения является соседское проживание его участников в Экзархии. Во всём этом квартале, расположенном в центре столицы, царит атмосфера полу-автономной зоны. Вы можете практически безбоязненно рисовать на стенах при свете дня (расклеивать стикеры ещё безопаснее), вы видите анархистской пропаганды больше, чем коммерческой рекламы и лишь изредка встречаете ментов. Вам легче наткнутся на раздражённых ОМОНовцев (riot police), выставленных на границах этого района (нервничают они потому, что нападения анархистов на них происходят довольно часто). Автономные пространства, уничтожение камер видеонаблюдения, атаки на ментов с применением зажигательной смеси – всё это характерные черты повстанческого, инсуррекционистского подхода. Но не менее важными штрихами в бунтарском облике Экзархии являются языковые курсы для иммигрантов, организованные социальными центрами, добрососедские взаимоотношения (что не характерно для многих активистов Чёрного Блока) и даже, как ни удивительно — бизнес в собственности анархистов. В США само словосочетание «анархистский бизнес» сразу было бы с презрением осмеяно. При этом анархистские книжные магазины, которые считаются вполне нормальным делом, избегают называть словом «бизнес». Однако в Экзархии (подобное имело место также в Берлине и Гамбурге) анархистское движение было поддержано рядом предприятий, находящихся в собственности анархистов, особенно баров (насколько можно предполагать, речь идёт о кооперативных предприятиях, где не применяется наёмный труд – прим. пер.). На мой взгляд, объяснение этому вполне обоснованное. Если анархистам, пока суд да дело, нужна работа (а это даже более актуально для Штатов, чем для большей части Европы), вероятно, намного лучше открыть собственное кафе, которое вы можете предоставить в качестве ресурса движению, чем работать где-нибудь в Starbucks. Более того, если анархисты собираются в баре каждый пятничный вечер (такие встречи могут проходить также в кинотеатрах и других местах), почему бы не пойти в заведение, созданное товарищами, и помогающее движению, предоставляя площадку для мероприятий и денежные средства? Также подобные предприятия могут помочь приобрести опыт создания коллективов и вытеснения местной буржуазии, которая, в противном случае, будет реакционной силой в вашем полу-автономном пространстве. Я, разумеется, ни в коем случае не рассматриваю практику «скупания капитализма» как революционную стратегию, но в Экзархии и других местах анархистский бизнес, в этом строго ограниченном смысле, сыграл важную роль в создании сильного движения.

Более важным, если мы хотим понять, в чём сила греческих анархистов, было студенческое движение. В течение года вузовские студенты бастовали (совместно с профессорами и даже многими студентами Высших школ) против неолиберальных реформ, подразумевавших допуск корпораций в вузы и приватизацию части из них. Из-за этого теперь отвергнута старая официальная норма «академического убежища», запрещающая полицейским вступать на территорию вузов и студенческих городков. При самом поверхностном рассмотрении, это студенческое движение дало анархистам много новых возможностей для сражений с полицией. Если же мы посмотрим немного вглубь, то увидим социальный конфликт с, вероятно, мощнейшим повстанческим потенциалом и перспективой революционной ситуации, в чём-то напоминающий Париж 1968 года. Узко организационная стратегия, будь то традиционный синдикализм или анархо-коммунизм, будет слишком слабой и беззубой. Очередная организация станет лишь конкурентом коммунистической партии, и окажет лишь сдерживающие воздействие на порывы гнева студентов, которые рушат все планы и прогнозы даже тех организаций, которые вызывают ярость у власть имущих. Студенты идут впереди. В то же время узко повстанческий подход отвратит студентов от анархистов. Студенты уже всё больше и больше начинают рассматривать анархистов как паразитов, только и могущих, что биться с мусорами. Если не будет привнесена анархистская перспектива, ничто не помешает политическим партиям контролировать движение. И непохоже, что анархисты приобретут много уважения в студенческом движении, если они и дальше будут с презрением относится к борьбе за частное требование – отмену этого злополучного образовательного закона. Оставив в стороне догму, отрицающую реформизм, каждый должен понимать опасность трагического тактического поражения анархистов в случае, если университеты потеряют статус убежища (сейчас люди могут напасть на ментов, затем отступить на территорию вуза и быть в безопасности). Но, разумеется, агрессивное движение, использующее прямое действие, имеет гораздо больше шансов принудить правительство отказаться от этой реформы, чем унылая тягомотина, возглавляемая политическими партиями.

Сражаясь с полицией, захватывая улицы и сквотируя университеты, анархисты могут вдохновить народ, зажечь нешуточные страсти, привлечь внимание всей страны и посеять страх, который тут же почует каждый — это страх того, что всё может измениться. Распространяя анархистские идеи, превращая университеты в свободные школы, создавая «комитеты захвата», организуя забастовки и предотвращая подчинение студенческих ассамблей политическим партиям, другие анархисты могут перебросить мостик к широким массам людей, которые могут присоединиться. Эти анархисты также смогут попытаться наладить солидарность между различными секторами общества и укрепить движение, что создаст необходимую для самой возможности изменений базу. Если эти два «типа» анархистов будут работать совместно, то инсуррекционизм едва ли будет отречён как маргинальщина, изолирован, и оставлен на растерзание полиции, поскольку он будет иметь глубокие корни в движении. И когда государство попытается вести с «организованными» анархистами переговоры, они едва ли поведутся на это, поскольку у них будут товарищи, не входящие в их организации, требующие от них ответственности и напоминающие им о том, что сила – в уличной борьбе.

Похожие примеры потенциальной совместимости этих двух подходов могут быть взяты из анархистской истории Испании 1936 года и Франции 1968-го. Оба этих примера наглядно показали, что восстание есть высшая форма борьбы, а выжидание «удачного момента» – реакционно. Также это яркий пример того, как бюрократические организации, такие как Национальная Конфедерация Труда (НКТ, CNT — испанская анархо-синдикалистская рабочая федерация — прим. пер.) или Французский студенческий союз докатывались до объединения с властями. Но нельзя упустить из виду и тот факт, что НЕ повстанческая тактика создала необходимый фундамент для движения. И НКТ, и Французский студенческий союз были успешны в деле строительства революционного движения. НКТ распространяла анархистские идеи, организовывала стачки и восстания, создавала сети солидарности, подготавливала трудящихся к захвату экономики и победила фашистский переворот в большей части Испании; Союз (по крайней мере, некоторые из его частей)  — распространял радикальные идеи, организовал студенческую забастовку и захват вузов, а также ассамблеи для коллективного принятия решений. Провалы начались тогда, когда эти организации не смогли осознать, что их польза исчерпана и в том виде, в каком они существовали, они более не играли революционной роли. Всё это говорится вовсе не к тому, что восстанию должен предшествовать некий «подготовительный период», когда повстанческая тактика является преждевременной. Радикальные действия помогают создать подлинно радикальное движение. Если вы ждёте увеличения численности движения, чтобы атаковать систему, то, набрав должную численность, ваше движение окажется беззубым и не приобретёт опыта необходимого для развития или даже простого выживания в условиях репрессий. Такой подход может даже привести вас к формированию массового пацифистского движения, которое будет отвратительным.

Каждый сам выбирает, жить ли на сквоту или создавать объединение жильцов по месту своего «цивильного» жительства. Оба эти пути хороши, так как в перспективе ведут к построению анархического общества. Если мы отбросим ограниченность и догматизм и осознаем комплексный характер, присущий любому революционному процессу, — мы сделаем шаг к успеху.

Поскольку я чувствую, что буду не слишком удовлетворён подобным «хэппи эндом», в заключении я назову ряд проблем, характерных для обоих этих направлений. Я уже упоминал монотеистический менталитет, ведущий к расколам внутри движения. И именно в США эта проблема стоит наиболее серьёзно, выражаясь в неспособности большинства анархистов нормально взаимодействовать с людьми не из движения. Было бы ошибкой искать какие-то общие способы сделать американцев активными или общие проблемы, которыми все они обеспокоены, сферы их жизнедеятельности, стоящие вне закона или обстоятельства, при которых они могли бы подняться на бунт, а также возможности этому поспособствовать. Здесь нет простого решения, а комплексные решения будут различаться между собой в зависимости от региона, конкретного коллектива или свойств отдельного человека. И приходится видеть, что большинство анархистов всех направлений только устраивают самонаправленные и скучные акции вместо того, чтобы погрузиться в эту утомительную работу. Уже говорилось, что народ Соединённых Штатов далеко не самый податливый на влияние анархистов, наша культура связана с конформизмом, изоляцией и протестантской трудовой этикой в большей степени, чем большинство других. Но мы должны относится к этому как к вызову и достойно ответить на него.

Неспособность нормально взаимодействовать с окружающими — проявление ещё одной западной особенности, ещё более откровенно противоречащей анархизму, чем монотеизм. Это опасный и при этом глубоко укоренённый взгляд на мир как бы «с высоты», словно бы мы были его архитекторами или господами. Это представление о том, что вы меняете общество, принуждая людей организовать свою жизнь определённым образом. «Традиционные» анархисты придерживаются этой крайности, создавая программы или настаивая на том, что революция возможна лишь тогда, когда народ взглянет на мир сквозь узкие линзы классового сознания (что вызывает немало обвинений в авторитаризме и марксизме). Будучи сытыми этим по горло, анархо-инсуррекционисты впали в другую крайность, полностью отрицая активизм и, в значительной степени, избегая сотрудничества с людьми, чьи взгляды более-менее заметно отличаются от их взглядов. В такой ситуации им действительно и думать нечего о том, чтобы внушить кому-либо свою точку зрения. Очевидно, что оба рассматриваемых направления покоятся на одном общем представлении, что взаимодействие между отличающимися друг от друга людьми должно обязательно происходить в миссионерском духе, а результатом должно стать признание одними правоты других. Практически отсутствуют всякие представления о взаимном влиянии, а также об организационном процессе, как о процессе выстраивания связей между людьми, а не их присоединения к себе.

Однако самая существенная проблема как повстанческого, так и организаторского лагерей, а так же  большинства других анархистов, заключается, на мой взгляд, в их «белизне»: и дело тут вовсе не ограничивается неспособностью белых анархистов решить мистическую проблему установления наших «белых привилегий». Я имею ввиду общепринятые в международном движении сюжеты и ценности, характерные для белого человека, а также отказ признать белое превосходство столь же серьёзным инструментом подавления, как государство, капитал или патриархат.

Белые анархисты различных направлений, в зависимости от своего социального анализа, разными способами стараются свести к минимуму роль расы. Но одно свойственное европейским колонизаторам представление остаётся неизменным: ради Спасения души или вечных мук в аду, да и просто, для того, чтобы уживаться со мной, «Другой» должен стать таким, как я. Одни настаивают, что белое превосходство – лишь изобретение и инструмент капитализма и прекрасно объясняется только экономическими факторами. «Цветные» же, чтобы освободиться, должны безропотно принять все оценки, которые им даёт окружающий мир, и идентифицировать себя в первую очередь в качестве рабочих, для которых есть лишь вымышленные и легко преодолимые барьеры, отделяющие их от белых анархистов. Сведение к минимуму роли расы может также маскироваться превратным пониманием того, что раса – конструкт без достаточных физиологических обоснований. Мне часто приходилось слышать от анархистов, основывающихся на этом взгляде, что «расы не существуют». Представляю, какой пощёчиной может стать такое мнение для большинства человечества. Да, кроме того, это попросту противоречит моему жизненному опыту. Так что это тоже в высшей мере идиотское утверждение, поскольку основано на представлении, что «не существующие» явления не могут иметь вполне осязаемых последствий в реальном мире. Я думаю, большинство анархистов с подобными взглядами, были бы шокированы, если бы кто-нибудь сказал, что не существует расизма. Однако они, по сути, делают то же самое. Другие анархисты идут по ещё менее честному, но более «неопровержимому» пути, обзывая любую чрезмерную увлечённость расовой проблемой «политикой идентификации» и критикуя её. Разделение на расы пагубно и должно быть преодолено, но оно, как и капитализм и государство, не может быть уничтожено по щучьему велению, просто посредством игнорирования, точно как же, как не могут быть уничтожены таким образом вирус СПИДа или шрамы от ударов. Либеральная позиция «безразличия к цвету кожи», которую взяли на вооружение многие анархисты, может лишь продлить жизнь белому господству.

До тех пор пока белые анархисты всех направлений будут допускать – нет, даже поощрять, — адаптацию анархизма к небелым сюжетам, анархизм, скорее всего, останется столь же «нужным» для цветных, как избирательные права – для иммигрантов. И до тех пор, пока анархисты будут понимать различия в том же ключе, что государство и цивилизация, против которых мы боремся, мы никогда не сможем взглянуть на мир достаточно широко и получить широкое со-участие с нами других людей, которое необходимо нам для достижения нашей цели.

Комментарии к некоторым статьям двух противоборствующих тенденций

Я решил коснуться двух повстанческих статей, «Коммунисты против государства» (http://anarchistnews.org/?q=node/1105), написанной Крудо, и опубликованной в «Модестском анархисте» (Калифорния), и «Пожар в полночь, разрушение на рассвете: саботаж и социальная война» (http://www.geocities.com/amurderofcrows1/issue1/fire_at_midnight.htm) из «Убийства ворон» из Сиэтла. Обе статьи хорошо написаны и содержательны, и ни одна из них сама по себе не является сектантской. Но у обеих есть недостатки, и, я думаю, обе были бы более полезны, если бы не осуждали иной взгляд на ведение анархистской борьбы.

В «Пожаре в полночь» пропагандируется саботаж, внутри или за пределами социальной борьбы, и уделяется совсем немного внимания критике других методов. Тем не менее, в статье четко указывается, что «мы должны быть готовы рассмотреть и тщательно исследовать методы и стратегии прошлого так, чтобы не идти по стопам исторически провальных попыток революции. Для этого мы сосредоточимся на том методе, который настолько действенен, насколько легок в применении — саботаж». Однако в статье на самом деле не обсуждается, как организовать социальные протесты, необходимые для полного уничтожения капитализма. Однако, как я думаю, большинство читателей решит, что саботаж сам по себе подразумевает создание подобного рода протеста. Ближе к концу статьи критикуются более организованные формы сопротивления, но, хотя объекты критики выбраны так тщательно, что граничат с надуманностью, вывод таков, что можно быть либо частью авангардной партии, институционализированной группы, чьей тактикой всегда является ожидание, либо принимать участие в такой автономной и анонимной, повстанческой тактике, как саботаж. По мнению автора, ни о каком другом пути не может быть и речи.

Эффективность саботажа преувеличена. На самом деле, в большинстве примеров, приведенных в статье, люди, использующие саботаж, потерпели поражение (хотя кажется, что это не так из-за проявленной ими стойкости). Давайте рассмотрим два примера, когда люди, использующие саботаж как тактику, одерживали победу. Один из них – кампания против корпорации «Шелл Ойл» и ее активной поддержки южноафриканского апартеида. В статье обращается внимание на то, что анонимные акты саботажа по всей Европе и Северной Америке против «Шелл» принесли этой корпорации гораздо больший материальный ущерб, чем бойкот. Этот важный факт демонстрирует эффективность саботажа и глупость людей, все еще утверждающих, что насилие (уничтожение собственности) вредит движению, но не тогда, когда оно представлено бойкотом. Вообще, я против бойкотов, потому что они укрепляют нашу роль потребителей, но одновременно способствуют подготовке кампаний протеста, что в данном случае было необходимо для противостояния «Шелл Ойл». Каждый может легко организовать бойкот, который безвреден для движения так долго, пока пацифисты не начнут выставлять его действенной альтернативой насилию. В статье безусловно высоко ставится простота и стихийность саботажа как тактики. То же самое можно отнести и к бойкоту, который во многих случаях подготавливает основу для будущей волны саботажа. Конечно, саботаж как тактика эффективен, но разрушение инфраструктуры «Шелл Ойл» и похищение его руководства, все-таки были бы еще более эффективны. Это всё ещё предстоит обсуждать, потому что наше движение пока еще недостаточно сильно для таких действий. Нам необходимо укрепить движение, и это условие того, что широкий размах саботажной практики станет возможным. Пренебрегая укреплением движения, сторонники повстанчества выбивают почву у себя из-под ног. Прибегая же к этой созидательной деятельности, анархисты смогут повлиять на формирование просветительской кампании, основанной не на ценностях либеральной гражданственности, а на антикапиталистической ярости, определенно более способствующей саботажу и другим силовым тактикам.

Второй пример – это протесты индейцев-могавков против вторжения канадского правительства на территорию Ока в 1990. Саботаж играл важную роль в этой борьбе, но еще более важным было то, что сопротивление совершалось хорошо организованной группой, объединенной общей культурой (и также готовой и способной в дальнейшем усиливать саботаж), и многие внешние, не относящиеся к индейцам-могавкам, группы, участвующие в протестах, также были организованы. Кроме того, в таких случаях анонимные и спонтанные формы организации, предпочитаемые повстанцами, на самом деле препятствуют тому типу коммуникации и отчетности, необходимому для эффективных, организованных, сплоченных акций, не заканчивающихся причинением вреда людям, которым вы стараетесь помочь. И в этом случае исключительно повстанческий подход был бы менее эффективным и, вероятно, самоизолирующим. Особенно учитывая неизбежную реальность того, что в настоящее время наибольшее количество анархистов, поддерживающих повстанчество, а их большинство, белые, так что сильная, исключительно повстанческая тенденция на территории Ока сойдет на нет, как еще один пример использования борьбы цветных людей белыми.

Автор статьи «Коммунисты против государства», критикуя активизм, также заблуждается. Опять же, немного неясно, что критикуется. И от этой неясности усиливается противоречие между восстанием, пропагандируемом как путь, по которому должны идти анархисты, и формами активизма, неизбежно реформистскими и основанными на привлечении людей в определенную организацию. В статье есть несколько хороших моментов, касающихся проблем создания «единой монолитной анархической организации», заключающихся в том, что некоторые технологии, такие как сотовые телефоны и компьютеры требуют интенсивного использования огромных, специально выделенных для них, зон, так что анархия не сможет произойти из рабочего контроля над существующей в настоящее время инфраструктурой; и особенно ценна часть о «создании автономных пространств».

Но в этой статье тоже есть серьезные недостатки. Как я указывал ранее, стратегия повстанчества не принимает во внимание те губительные ошибки, ставшие очевидными после ее осуществления в Западной Европе. Пункт 9 содержит важное замечание, что анархисты могут и должны извлекать уроки из неанархистской борьбы и что «массы» не нуждаются в том, чтобы их учили, как надо действовать. Однако ряд примеров из статьи вводит в заблуждение. В штате Оахака (Мексика) борьба началась с забастовки профсоюза учителей, поддержанной APPO⁴, народной ассамблеей (организационалисты заметили, что эта ассамблея позже могла свести всю борьбу на нет). В сельской местности большое влияние имела CIPO-RFM⁵, ассоциация автономных анархических сообществ, с которой, я полагаю, сотрудничает NEFAC (Северо-Восточная Федерация Анархо-Коммунистов). И, что касается «забастовок квартиросъемщиков», еще одного спонтанного движения, восхваляемого в статье, знает ли автор, сколько таких забастовок проводится группами квартиросъемщиков, как правило, организованных активистами (внутри зданий или на улице)? Другими словами, вдохновляющие примеры восстания не подтверждают стратегии повстанчества.

В большей части статьи критикуется активизм, и это ее самая слабая часть. Автор много говорит о своем личном опыте работы с активистской группой, основной активностью которой была благотворительность и привлечение людей в эту группу. Да, звучит дерьмово. Предположение, что все, кто занимаются активизмом, организацией сообщества, называйте это как угодно, делают одно то же самое – не соответствует действительности. Крудо, вместо того, чтобы принимать неудачи активистов за знак того, что они плохо делают свою работу, не останавливается и масштабно осуждает активизм. Понятие «активизм» никогда не было определено, и его слишком легко использовать пренебрежительно, как это делают многие четко выражающие свои мысли, но не такие активные анархисты. Автор приводит в пример «Смотрителей за копами» и «Еду вместо бомб». Я знаю случаи, когда эти группы работали эффективно, а когда нет, когда представляли из себя благотворительность, а когда новые возможности. То, чем окажутся эти инициативы зависит от многого: от того, с чего вы начинаете, ставите ли сами перед собой задачи, формируете ли свою стратегию и тактику или вы только подражаете тому, что обычно делают анархисты в других странах. Хорошо сработанный активизм, несмотря на все его недостатки, может научить говорить с обычными людьми, не прячась и не распугивая их нашими анархическими убеждениями, может помочь узнать, как другие люди видят общие проблемы и, таким образом, более радикально их критиковать, а иногда и побуждать людей слезть с дивана и решить свои проблемы прямым действием. Когда люди увидят, что есть анархисты и, следовательно, есть и возможность анархии, и что, работая вместе и применяя прямое действие, мы можем изменить ситуацию, что большинство из них видят только по телевизору, это позволит нам изменить их восприятие реальности. Это чертовски утомительный процесс, редко когда приносящий результат быстро, но имеющий преимущество в том, что мы начинаем осознавать, что в определенных моментах человеческой повседневности революция не может быть ни быстрой, ни простой, что просто преодолевать это подавляющее отчуждение в одном районе можно годами. Препятствиями всегда является то, что слишком просто прекратить действовать, потерять надежду, пойти на компромисс со своими иллюзиями или погрузиться в рутину привычных, скучных действий, и не потратить свою энергию, которую можно было бы использовать для того, чтобы постоянно быть творческим и действенным, продолжать атаковать стены отчуждения, живя так, как хочется, и общаясь с людьми не только из своей среды. Кажется, что у Крудо крайне нереалистичный взгляд на происходящее, но поскольку он упоминает годы участия в активистской группе, так может просто показаться из-за чрезмерного упрощения автором этого параграфа. Но удивительно, что во всем остальном разумной статье, в ней есть предложение распространить листовки по всему городу, требующие всеобщей забастовки в качестве альтернативы переговорам с лидерами AFL-CIO ⁶, как будто есть две логичные альтернативы, и хотя бы одна из них может привести к какому-либо результату. Если неправдоподобно звучит, что профсоюз будет участвовать в революции, можно ли предположить, что чтение листовок способно побудить людей к восстанию?

В пункте 8 статьи также демонстрируется отвлеченное понимание стратегии повстанчества (наряду с оскорбительным предположением того, что анархо-активисты стремятся к компромиссу с властью вместо полного изменения общества). «Быть против активизма и за полную общественную трансформацию означает желать разрушения иерархичного общества и жаждать его уничтожения. Мы стремимся к антиполитике, означающей отказ от представительских форм борьбы, и практику повстанческих атак или проведение акций, целью которых является разрушение любой формы государственности и капитала и предусматривающих самоорганизацию бунта и жизни. Это не означает, что мы не должны использовать активизм время от времени (например, организовывать мероприятия по сбору денег для политических заключенных). Но в целом мы должны найти стратегию, находящуюся вне этого существования от протеста к протесту и от публикации к публикации. Мы находимся в эпицентре социальной войны, а не вязнем в разногласиях двух противоборствующих сторон, которые еще могут договориться».

Активизм – неопределенный метод или набор тактик, мероприятий вроде раздачи бесплатной еды или организации сбора денег для заключенных. Каким образом все это предполагает, что активисты должны верить в возможность договоренности с правительством? И как именно автор представляет создание автономных пространств или борьбу с государством, если методы активистов вроде сбора денег для заключенных могут использоваться лишь «время от времени» (был ли автор когда-нибудь в том автономном пространстве, которое пропагандирует? В Греции и Испании, например, организация информационных мероприятий и сбор денег составляют значительную часть всех действий). В конечном счете, призыв Крудо к войне бессмысленен и абстрактен, потому что он не осознает то, что на самом деле это может повлечь за собой.

Затем возникает вопрос о привилегиях. Крудо говорит: «Нам нужно действовать на стороне угнетенных, потому что мы одни из них…» Еще одна невнятная чушь. Тем из нас, кто рождён с расовой, экономической или какой-либо другой «привилегией», жизненно важно осознать, что эта система противна и не желанна нам самим, и мы не боремся из стремления спасти других людей, а не себя. Позиция Крудо по этому вопросу ясна. Но и здесь есть некая уловка, заключающаяся в объединении всех угнетений. По большей части, Крудо упоминает только класс: «Мы, угнетенные и отчужденные, должны разрушить классовое общество и работу. Это наш план». Затем он определяет «мы» как «пролетарии». Ближе к концу статьи Крудо кратко упоминает гендерные и расовые проблемы, а также то, что белые и черные все-таки «не в одной лодке», но эта запоздалая мысль на самом деле не противоречит повсеместному умалению значения расы, содержащейся в статье (на самом деле краткий анализ расизма автором, по сути, является недовольством того, что раса делит рабочий класс, «противопоставляя расовые группы друг другу»). Автор на удивление честен насчет такого положения вещей, но не может его исправить: «В «славные времена» анархизма, все были угнетены классом (так, по крайней мере, говорят нам белые). Недостатком классового общества было хотя бы то, что люди были доведены до физического истощения (бедности, голода и т.д.). Однако современная жизнь гораздо сложнее. Мы подвергаемся также и вне или на вершине класса». Это говорит о том (черт, это ужасно пугает), что Крудо осознаёт принципы белого превосходства, присущее классовому анализу, а затем сам же и применяет его. Мы должны быть благодарны за его честность, хотя бы потому, что большинство анархистов, не одобряющих какого-либо акцента на расовой дискриминации, тщательно это скрывают.

В результате всего вышесказанного Крудо должен напомнить читателям и, вероятно, себе, что мы тоже угнетены и, следовательно, имеем право включиться в борьбу всех других угнетенных людей. Я думаю, читатели решат, что проявлять солидарность даже хуже того, в чём мы были виновны в прошлом, включаясь в движения намного более угнетенных, чем мы, людей (с более рискованными и вескими поводами для действия), с сильным осознанием своих прав, и рассматривая их борьбу с точки зрения пользы для нас.

Что касается сторонников организации…

«Анархо-коммунистичекая стратегия для сельской местности Южных Аппалачей» (http://anarchistnews.org/?q=node/1055), написанная Рэнди Лоуэнсом для Anarkismo.net. Кажется, что эта статья была написана из искренних побуждений повысить эффективность движения против удаления вершин гор (MTR⁷) для добычи угля в Аппалачах. Автор обращает внимание на то, что анархо-экологи играют важную роль в этой борьбе, но отмечает, что они намеренно изолируют самих себя от других участников, и, более того, их стратегия, строящаяся вокруг крайних прямых действий, организованных людьми, действующими вне групп, также противодействующих MTR, еще более их изолирует. Рэнди предлагает преодолеть эту изоляцию путем укрепления связей и антикапиталистической пропаганды среди местных жителей Аппалачей и вступления в оппозиционные MTR организации с целью свержения их либерального руководства. Многие из этих идей хорошие, но, учитывая тон статьи, я должен сказать, что согласен с автором комментария, опубликованного после статьи и звучащего просто: «Лучше оставайтесь подальше от грязного юга, идеологи!». Автор стирает пыль со стратегии, не менявшейся сто с лишним лет своего существования, формулируя цель статьи как «применение исторической стратегии привнесения революционной перспективы в массовые организации в данном месте и времени, Южных Аппалачах начала 21 века». Тон, которым он говорит об анархо-примитивистах в одном отрывке напоминает речь либерального служителя католической церкви во время инквизиции. А именно: несмотря на их ересь, многие из них хорошие люди и должны быть спасены. Предположение, что массы «крайне нуждаются в революционном голосе» также звучит миссионерски.

«Со временем для меня стало очевидным, что планирование общих прямых действий не объединяет все сообщество». Так же, как и Крудо, Рэнди Лоуэнс предлагает полностью поменять стратегический курс, опять в ключе, не оставляющим надежды на результаты. Предлагаемая им стратегия, по сути, звучит как энтрирование («проникновение») в реформистское движение защиты окружающей среды и общественные группы с тем, чтобы настраивать их против либерального руководства, что будто бы построит более эффективные связи с сообществом. В качестве подтверждения этого анархо-коммунистического мировоззрения, призванного лишь завоевать сердца участников протестов в Аппалачах, автор считает, что членство в этих организациях «более привлекательное место» для анархистов. И опять же, местные жители будут обязаны усвоить привнесенное извне учение и отождествлять свой опыт протеста исключительно с классовой борьбой. Помните, у меня был этот образ человека, кричащего на акции в мегафон о том, что вы боретесь не за свои дома, свои горы или свое обеспеченное существование, вы боретесь за свой класс! Я не знаю точно, что Рэнди Лоуэнс подразумевал под «товарищами по работе», но многие люди, проживающие в тех районах Аппалачей, где добывают уголь, — безработные, а многие наиболее активные организаторы действий против MTR — бабушки, которые немного или вообще никогда не работали по найму, а те, кто ревниво занимал немногие вакансии, фактически связанные с разрушением гор и добычей угля, могли быть среди наиболее ярых сторонников MTR.

Но наибольший недостаток этой статьи — безоговорочное и не продуманное перенесение уже отработанной анархо-коммунистической стратегии в новые условиях вместо действующего самоопределения. Изучив ситуацию, читатель в конце концов дойдет до отрывка, озаглавленного как «Стратегия для анархистов сельской местности Аппалачей», надеясь найти какие-либо разумные или, по крайней мере, провокационные предложения радикализации движения против MTR и установления отношений с другими участниками протеста в Аппалачах, но поймет лишь, что этот отрывок по существу является завершением статьи, с кратким обзором того, что Малатеста сказал сотню лет назад, в котором немного содержания и нет деталей. Нужно ли говорить, что стратегии лучше всего возникают из конкретной ситуации? Проблема анархо-коммунизма или повстанчества, если на то пошло, заключается как минимум в привычке многих его приверженцев к разномастным стратегиям, избавляющих их компаньонов от любых серьезных раздумий о том, что на самом деле может быть действенным в возникших условиях.

Комментарии к статье «Анархизм, восстания и повстанчество» (http://www.infoshop.org/inews/article.php?story=20061228140637965) Хосе Антонио Гутьерреса Ди.

Эта статья — ответ и в каком-то смысле продолжение «Анархизма, восстаний и повстанчества» Джо Блэка (http://www.wsm.ie/story/1027), опубликованного на сайтеДвижения Рабочей Солидарности, анархо-коммунистической группы из Ирландии. Хосе хвалит статью Джо Блэка, являющуюся позитивной критикой повстанчества, но отмечает, что она имеет дело только с тактиками и формами организации повстанчества и игнорирует «основные политические разногласия». (Я, соответственно, тоже приведу в пример некоторые замечания Джо Блэкаоб организации, встречающиеся в его статье).

После необходимого вступления, статья Хосе Гутьерреса начинается так: «Чтобы в корне понять проблему политической концепции повстанчества (в основе своей, на мой взгляд, неправильной) нам необходимо принять во внимание, что она является результатом определенных исторических событий…». Это кажется типичным анархо-коммунистическим подходом, при котором, история может быть как понятно объяснена, так и заведена в тупик, и для этой статьи характерно скорее последнее. Автор совершенно несправедливо ничего не упоминает о современных приверженцах повстанчества, но говорит в основном о прошлых временах, когда повстанческая тенденция поднимала свою уродливую голову, и даже ничего не делает, чтобы пояснить читателю, что сегодняшние и прошлые повстанцы не имеют ничего общего, кроме названия, которое часто едва оправдывают. Я бы сказал, что такое выборочное использование исторических фактов необъективно, но думаю, причина этого скорее в том, что автор действительно занят ограниченным и догматичным историзмом, характерным для диалектического и редуктивного материализма. Мне кажется, что многие анархо-коммунисты специально обращаются к прошлому, чтобы осознать существующее положение вещей или же избежать его, и предполагаю, что все это объясняется их марксистским наследием и специфической субкультурой, которая, кажется, предпочитает устаревшие и лишенные теоретической гибкости дискуссии и документы.

Тем не менее, это не спасает ошибочный исторический анализ статьи и факты, на которых он якобы основан (однако, большинство людей, вероятно, одурачены ретроградством, обращающимся с историей как с Евангелием, и это еще одно преимущество «эмоциональной» повстанческой «спонтанности», критикуемой автором).

Суть исторического правила, которое стремится создать автор, в том, что повстанчество – результат стечения особых исторических событий, характеризующихся высоким уровнем репрессий и низким уровнем народной борьбы. Это утверждение не подтверждается фактами. Первый приведенный пример, «пропаганда действием», мог, а может и нет, явиться результатом репрессий Парижской Коммуны, как утверждает автор, но то же явление наблюдалось по всей Европе и Северной Америке на протяжении следующих десятилетий, во времена слабых или сильных репрессий, слабой или сильной народной борьбы. В США, например, гальянисты⁸ бомбили во времена сильных репрессий, но и в то же время, когда народная борьба также была на высоком уровне. Терроризм в России не последовал за революцией 1905 года (второй пример автора), а был важной ее частью и был хорошо развит еще до начала репрессий, когда народная борьба находилась на высоком уровне. Эта повстанческая активность была частью борьбы, широко проводимой рабочими. Индустриальные рабочие, крестьяне, бедняки и евреи сформировали группы «Безначалье» и «Черное знамя», занимавшиеся тем, что грабили богатых, бомбили полицейские участки и часто посещаемые буржуазией заведения и так далее (и почти все из них были анархо-коммунистами, противоположными по взглядам ссыльным анархо-коммунистам кропоткинцам или анархо-синдикалистам). Хосе не упоминает повстанчество в Испании 1930-х годов, находившееся на вершине народной борьбы и происходившее в периоды слабых и сильных репрессий, где сторонники повстанчества зарекомендовали себя более проницательными, чем бюрократы из CNT, чьей излюбленной тактикой всегда были выжидание и переговоры. Автор упоминает повстанчество в Греции в 60ые, но игнорирует его намного более важное воплощение в наши дни, находящееся на пикестуденческой борьбы и противостоящее государственным репрессиям, которые нельзя назвать чрезвычайно суровыми.

Гутьеррес высказывает здравую мысль о том, что повышенная уверенность в повстанческом методе борьбы возникла как ответ на организационную изоляцию. Это верно, но попытка вывести из этого историческое правило незрела. Вот другой нелепый пример редукционизма: «Социал-демократия образовалась во время низкого уровня протестных движений после Парижской Коммуны, отказавшись от революции и выдвинув идею постепенных действий в качестве своей стратегии. Для социал-демократов время слабого противодействия было историческим правилом – это главная причина их оппортунизма». Ах, так вот оно как!

В другой части статьи автор еще раз подкладывает свинью: «Также, периоды низкого уровня народной борьбы, как правило, происходили после периодов высокого уровня классового противостояния, так что его участники до сих пор вспоминают «дни баррикад». Эти времена оставили неизгладимый след в умах активистов, которые часто пытаются вернуть их, стараясь, по возможности, сами проводить акции для «пробуждения масс»…в большинстве случаев такие акции приводят к противоположному ожидаемому результату и заканчиваются, вопреки воле их участников, усилением репрессий». Утверждение, что нелегальные акции потворствуют репрессиям звучит как пацифизм и совершенно неправильно объясняет то, что государство старается оправдать репрессии как должное (например, кампания «Телетайпы псов-воинов»⁹ против AIM¹⁰). Единственное, что может оправдать репрессии, это манера части борцов поливать говном действия радикалов вместо того, чтобы объяснить их той части населения, с которой они якобы контактируют. Если население достаточно подавлено, усмирено государственной пропагандой, организация забастовки или просто вступление в профсоюз может всенародно рассматриваться как повод для репрессий. Анархисты должны сознавать, что не существует естественного порога акций, за которым люди будут непроизвольно рассматривать репрессии оправданными.

Гутьеррес также настаивает на том, что сторонники повстанчества выполняют работу провокаторов. Провокаторы поддерживают дурацкие акции, наносящие вред движению, или позволяют обезвредить некоторых его ключевых участников, но они никогда не ждут для этого предлогов (например, предательское убийство Фреда Хамптона из «Черных Пантер», несмотря на то, что он никогда не был уличен в шпионаже). Более того, правительство поддерживает пассивность, ожидание, выдвижение требований, ведение переговоров, используя в случае необходимости сильных репрессий специализированные полицейские отряды для подавления бунтов (я посвятил этому много внимания в книге «Как ненасилие защищает государство»). Но сторонники повстанчества в маленьких аффинити-группах лучше подготовлены к обсуждению, оценке и разумному планированию нелегальных решительных прямых действий (не служащих интересам государства), чем приверженцы организации, потому что стремятся применять лучшие средства предосторожности, и их структура разумнее продумана касательно избежания репрессий. Хосе Антонио Гутьеррес не только ошибается, но и представляет свою точку зрения в чрезвычайно отвратительной форме, говоря, что «безответственные или несвоевременные акции честных товарищей» более опасны, чем коварства правительственных провокаторов. Это вызывающее распри, жестокое осуждение равносильно несправедливой обструкционистской¹¹ атаке авангардных групп, всегда обрушивающейся на тех, кто действует без их позволения (например, троцкисты, всегда утверждающие, что акции «Красных Бригад» или «Angree Brigade» были работой фашистов / государственных провокаторов; другой пример — люди, разделяющие подобную точку зрения, заявляющие то же самое о недавних ракетных атаках на посольство США в Греции). Плохо, что в статье не приводятся примеры таких «безответственных» акций. Не совсем ясно выражая свое мнение, автор ограничивается «общими» рассуждениями, в которых он обвиняет приверженцев повстанчества, но результатом этого ограждения становится углубление в абстрактное, стереотипное представление о безответственных повстанцах. Это не вежливо, не эффективно, не подтверждено фактами.

Хосе отвергает потенциально полезную критику, излагаемую приверженцами повстанчества, вместо этого говоря, что повстанчество полезно лишь тем, что отражает все слабости анархического движения, так что это как бы выявленная болезнь, которую необходимо вылечить. В статье редко какая бы то ни было повстанческая критика тщательно рассматривается (вместо того, чтобы цитировать критику сторонников повстанчества, автор склоняется к общим замечаниях о ней).

Вот соответствующий пример: «Использование общих понятий — еще одна большая проблема в дискуссии среди анархистов, что отмечается товарищем Блэком, и это на самом деле больше заводит в тупик, чем проясняет споры. Например, слишком часто «профсоюзы» критикуют, не делая различий между ними…не принимая во внимание отличия между, скажем, IWW¹², профсоюзами зоны экспортного производства¹³ или AFL-CIO в США. Грести их всех под одну гребенку не только не поможет дискуссии, но также станет грубой ошибкой, показывающей ужасную политическую и идеологическую несостоятельность».

Очень интересно то, что в «Целях и принципах» Анархо-коммунистической Федерации (1995 года издания), пункт номер семь начинается так: «Профсоюзы по самой своей природе не могут быть механизмами революционного преобразования общества», а позже разъясняется, что «даже синдикалистские профсоюзы» также имеют эту «фундаментальную» природу.

В другом месте Гутьеррес говорит, что «критика от приверженцев повстанчества может быть находкой для оправдания репрессий государством». Автор приводит в пример критику APPO и CIPO-RFM в Оахака мексиканскими анархическими группами во время государственных репрессий. Предположение, что повстанческая критика помогает государству, натянуто и, независимо от того, что автор хотел сказать или подразумевал, провоцирует замалчивание и, в конце концов, именно об авторитаризме предостерегали повстанцы. Я не читал критику, изданную Неформальной Анархической Координацией Мексики, о которой идет речь, и я не знаю уважительно ли и правильно или нет (хотя я читал некоторую другую критику APPO, имеющей реформистский и примирительный характер до настоящего времени), но утверждение о том, что критика может быть находкой для государства, создает отрицательное отношение к этой критике, когда она наиболее важна. Я полагаю, осенью 1936 в Каталонии критика была также неуместна, но это было, когда CNT-FAIдействительно нуждалась в изменениях, в момент высокого давления, когда массовые и представительные организации в большинстве своем были ликвидированы.

Автор иногда делает существенные замечания о том, что приверженцы повстанчества создают идеологию вокруг одной предпочитаемой ими тактики. Если бы автор прочел какие-либо более удачные тексты сторонников повстанчества, он бы не понял [возможно, они недостаточно часто упоминали класс], что они, отталкиваясь от анализа и реального контекста, создавали свои теории и тактику намного проницательнее, чем, насколько я могу судить, любые анархо-коммунисты с довоенных времён. Автор говорит, что сторонники повстанчества бесплодны, неумелы, потому что функционально не способны к оценке тактических задач их неформальных организаций. Предположение о том, что «для оценки эффективности действий» необходима «программа» исходит из левацкой среды без всяких обоснований (подобно предположению о том, что необходимо отождествлять себя со своим классом, чтобы надлежащим образом понять свое угнетение), и, в связи с этим я представил себе очень догматичного третьеклассника, настаивающего на том, что, не имея таблицы умножения, невозможно узнать, что получится, если два умножить на семь.

Я оставил напоследок лучший отрывок статьи: «Более того, революционеры должны изучить искусство непоколебимости. Нетерпение плохой советник, как показал революционный опыт. Это не означает, что нужно ждать и бездействовать, но необходимо знать, как выбрать подходящий для конкретных ситуаций тип действий». Я настолько скучно и топорно, насколько сторонники организации иногда могут, думаю, что многие приверженцы повстанчества придают чрезмерное значение спасительной возможности веселья. Согласитесь, вы не можете на самом деле представить насколько может помочь игра, если вы пишете также скучно, как, например, я, взвешивая все за и против и болтая, боже, уже шестнадцать страниц?? У меня нет проблем с «Вооруженной радостью»¹⁴, например, но если это все, что вы читаете, ваша стратегия и надежды на революцию будут иметь под собой крайне слабую основу. Я согласен с повстанческой критикой «жертвенности» настолько же, насколько с Председателем Мао, который эту жертвенность пропагандировал, но сейчас, помогая друг другу набрать силу, мы всё же не в состоянии предсказать, какой будет революция. Видя мощь государства, мы можем смело предположить, что весёлого в ней будет мало. Предпочитая веселье, слишком просто предпочитать комфорт, а революция не предполагает комфорт. Мне приходит на ум, что исключительный акцент на атаке, сиюминутном действии, и нетерпение, которое все это иногда сопровождает, становится причиной неспособности некоторых революционеров стерпеть последствия своих действий. В пример я приведу ELF¹⁵ и то, как быстро большинство из них отходят от дел и начинают сотрудничать с государством, будучи однажды им пойманными.

Есть несколько пунктов в статье Джо Блэка «Анархизм, восстания и повстанчество», на которые также необходимо обратить внимание, и наиболее важные из них те, в которых защищаются официальные организации. «Далекие от построения иерархии, наши программные документы не только запрещают официальную иерархию, но и предотвращают развитие неформальной. Например, огромная неформальная власть может достаться кому-то, кто единственный может выполнить определенную задачу и ухитриться сохранить эту власть на многие годы. Поэтому, в программном документе WSM¹⁶ говорится, что ни один участник не может занимать какое бы то ни было место более трех лет. По прошествии этого времени эти люди должны уступить свои позиции». Как бы то ни было, программные документы не являются властью. Парадокс в том, что написанное на бумаге на самом деле ничего не значит для функционирования бюрократических организаций, и, если кто-то еще не усвоил этого, — то работать в большой, официальной организации для них почти также безопасно, как класть двухлетнего физически неполноценного ребенка под колеса пятитонного трактора. Если вновь обратиться к примерам из истории анархизма, то CNT вступило в правительство Испании в 1936 в порядке, противоречащем его программному документу. Структура лишь часть уравнения, и «сдерживающие расслоение» механизмы могут легко быть уничтожены, если группа не является в должной степени яро настроенной против иерархии. Критика, исходящая от сторонников повстанчества, справедлива, по крайней мере, в тех случаях, когда говорит о том, что организации с формальным устройством и выборностью, сосредоточенных на негибкости и застое, способствуют формированию иерархии. Лично я не думаю, что такие группы не должны существовать. Ясно, что обе предложенные формы организации имеют свои недостатки, и неформальные организации, конечно, уязвимы неформальными иерархиями, но, я думаю, Джо Блэк упустил суть этой критики, которая, будучи понятой, могла бы ярко оттенить слабости формальной организации.

Я также хочу указать на следующее ложное утверждение: «Теория анархо-коммунизма была сформулирована в 1926 группой революционеров-эмигрантов, анализировавших причины своих неудач. Результат их раздумий был опубликован в документе, известном как «Организационная платформа либертарных коммунистов», которую мы уже обстоятельно анализировали». Это заблуждение – многие анархо-коммунисты были против этой платформы. Честно признаться, у меня нет никаких проблем с людьми, оформляющими свои достижения и основные убеждения в платформу, несмотря на то, что мне не кажется, что я когда-либо смогу ограничить себя несколькими пунктами на бумажке. Но я считаю, что пресечение всякого инакомыслия, которое мы можем лицезреть в предвзятом историческом анализе Джо Блэка, точно в зеркале отражает конформизм авторов Платформы. И не важно даже, что их намерения были осторожны, честны и благородны.

Итак, кажется, пришло время состряпать что-то вроде заключения, и, я скажу, что не верю, что используемые нами ныне структуры и формы добровольных организаций имеют определяющее влияние на результаты, которые мы получим (хотя, как и любые инструменты, они весьма сильно влияют на тех, кто ими пользуется), но все структуры и стратегии, применяемые анархистами до настоящего времени, имеют серьезные проблемы, которые будут смертельными, если мы не станем честнее, гибче, деятельней и чувствительней к критике.

Автор: Питер Гелдерлос (Peter Gelderloos)

Перевод: Toni Eriz, yana & ecolog2017