Михаил Магид
РАЗРУШИТЬ МИР
Столыпинская земельная реформа и русская община
ОБЩИНА В КОНЦЕ XIX — НАЧАЛЕ XX ВВ.
Слово «мир» имеет в русском языке несколько значений: космос, вселенная; порядок, покой, противоположность войне; общество, крестьянская община. В последнем значении слово это редко употребляется сегодня. Разве что мы хотим сказать: действие совершается коллективно, дружно, слажено — «всем миром». А прежде были сотни поговорок, подчеркивающих исключительное значение общины как основы быта, нравственности, миропорядка… Зато в последнее время много говорят о «великом русском реформаторе» начала XX столетия, председателе Совета министров 1906-1911 гг, Петре Аркадьевиче Столыпине. Он пытался осуществить земельную реформу, разрушить общину и ввести частную собственность на землю. Кроме того, о Столыпине говорят, что он увеличил мощь российской державы и противостоял революционерам. Часто цитируются его слова, обращенные к оппозиции: «Вам нужны великие потрясения, а нам — Великая Россия». Менее известны другие слова, сказанные Львом Николаевичем Толстым в письме Столыпину от 26 июня 1907 г. :»Как не может существовать права одного человека владеть другим (рабство) так не может существовать права одного, какого бы то ни было человека… владеть землей как собственностью. Земля — достояние всех, и все люди имеют право пользоваться ею… Дорога, по которой Вы, к сожалению, идете — дорога злых дел, дурной славы, и, главное, греха.»
В царской России крестьянин экономически и юридически зависел от общины, сельского общества. Так отход на заработки был обусловлен согласием мира и требовал соблюдения массы формальностей, связанных с получением паспорта (этот порядок будет отменен после революции 1905-1907 гг.). Будучи носителем государственной власти, община, через выборных должностных лиц контролировалась местными властями и, в свою очередь, контролировала своих обитателей, следила за порядком. Однако, община не была изобретением реформаторов и далеко не всегда выступала в роли послушного их орудия. Она существовала в России на протяжение многих веков. А в годы, предшествовавшие реформам 1861 г. общины подняли крестьянские восстания по всей стране. Реформаторы просто попытались встроить сельское общество в модернизированную государственную систему. В политическом плане община должна была служить средством стабилизации режима и его опорой, оплотом консерватизма, средством сохранения и культивирования традиционных ценностей, включая и православную веру. В экономическом плане она должна была сохранить важнейший слой мелких производителей, дававших около половины сельскохозяйственной продукции, обеспечить рабочей силой поместья, обеспечить путем круговой поруки поступление в казну выкупных платежей (их отменили лишь после революции 1905 -1907 гг.) и налогов. В социальном отношении ей следовало с помощью регулярных выравнивающих переделов земли, предотвратить расслоение общество на богатых и бедных, не допустить пролетаризации, появления безземельных и бездомных. А коллективные запашки на общинных землях были призваны предотвратить последствия голода и неурожая. Еще раз повторим: все эти механизмы не были изобретены государством, оно лишь попыталось их использовать.
Распределялась земля в общине между семьями обычно в соответствии с трудовой нормой (каждой семье столько, сколько она могла обработать), либо потребительной нормой, по числу едаков (столько, сколько необходимо, чтобы прокормить всех едаков в данной семье). Хотя надел закреплялся за семьей, управлять им мог только глава семейства. Этот порядок закреплял власть за старшим поколением мужчин. (Спустя много лет данным обстоятельством воспользуются для подрыва влияния общины, и не безуспешного, большевики. Они направят на верхушку общинного самоуправления праведный гнев бесправных обитателей сельского мира — молодежи). Стремление к уравнительности приводило к частым земельным переделам и к тому, что наделы дробились на полосы, в соответствие с качеством и месторасположением земли. В трудные годы полосы плодородной земли нарезались в пользу менее зажиточных семей.
В социально-экономическом плане община совершала колебательные движения. Приватизационные тенденции набирали силу, уступая затем коллективистским и наоборот. Своего рода маятник, раскачать который сверх меры было суждено реформам Столыпина. В 60-70е годы XIX столетия редко предпринимались переделы земли. Окреп и укрепился, за счет сосредоточения в одних руках больших наделов и так же благодаря ростовщичеству, слой зажиточного крестьянства, кулаков. В это время, отмечал российский исследователь И. Прыжов, общины подпадают под контроль кулачества.
Однако, ряд обстоятельств заставил крестьян, особенно в черноземной полосе, вновь прибегнуть к активизации переделов земли. Демографические взрывы 80х-90х, аграрный кризис, рост арендных цен, учащение земельных наделов и т.п. привели к оживленной передельной практике, еще больше усилившей чересполосицу.
Любопытно, что и в политическом плане община была подобна маятнику: то лояльна правительству, то наоборот, поднималась на восстания.
Надежды правительства, видевшего в общине опору официального православия, тоже не оправдались. В конце XIX — начале XX вв. веков в деревне шел бурный процесс религиозной реформации. По некоторым данным около 20 миллионов крестьян, четверть всего сельского населения, симпатизировали различным сектам. Последние бросили вызов лицемерной, коррумпированной, всегда лояльной правительству церкви.
Власть внутри общины принадлежала собранию взрослых мужчин, как и в античном полисе. И так же, как и в полисе, стесняла активность наиболее предприимчивых слоев деревни. Решающим доводом схода часто становилась формула: «наши деды делали так». Показательна жалоба одного крестьянина: «Каждый крестьянин не то делает с землей, что хочет, а то, что говорит мир. У крестьян заведен порядок: начинать работу вместе, пахать, навоз возить, косить, жать, так что одному не дают какую-либо работу сделать… Я посеял бы на своей ниве клевер и пользовался бы им три года, на паровом поле я посеял бы весной, до сеянья ржи, вику, вику снял бы и посеял рожь. Я исправил бы землю и пользовался бы кормом, но прочие члены общины не согласны. Крот портит луга, я исправил бы их, а прочие говорят, что им некогда: ладно и так. На низких местах поля нужно прокопать канавы во избежание отмочек, — говорят: «Наши отцы не копали, и мы не будем»".
Община не тормозила в принципе развитие сельского хозяйства. Просто его темпы были медленными. Так в XIX столетии сельское общество активно способствовала развитию и внедрению системы трехполья, травосеянья, многопольных севооборотов и т.д. Община долго колебалась, прежде чем принять новшества, порой отвергала их, но, согласившись с ними, решительно проводила их в жизнь коллективными усилиями. Может быть, это и есть оптимальная формула прогресса? В победившем варианте реальности наоборот постоянно происходят сверхбыстрые изменения в области господствующих технологий, и мы уже знаем, что это ведет к социальным и экологическим кризисам.
Автор приведенного выше письма ничего не знал о судьбе крестьян в тех странах, где победили индивидуалистические, приватизационные тенденции, и о судьбе своих собственных потомков в России начала XXI столетия. Он не знал о том, что большая часть его коллег за границей, приватизировавших землю, уже давным-давно разорились в конкурентной борьбе и, потеряв и землю, и остатки воли, ушли работать на фабрики, по 14 часов в день, в качестве наемных рабов. Он не верил, что экономическая свобода в 90% случаев кончается разорением и обездолением (пролетаризацией). Он и в страшном сне не мог бы представить себе, что его потомки, получив через 100 лет желанную «экономическую свободу», окажутся настолько замордованы ею, что предпочтут или бежать в города сломя голову или спиться от безысходности. Он не понимал, что у индивида, включенного в общину, был по крайней мере шанс убедить сход, состоявший из таких же как он, равных ему и близких людей, в своей правоте. Тогда как у одинокого, конкурирующего со своими соседями крестьянина не будет возможности убедить в своей правоте ни правительство, которое вольно взять с него любые налоги а потом еще засадить в тюрьму для острастки, ни крупный банк, которому он должен деньги, ни бандитов, приехавших его грабить. Он не осознавал, что экономическая свобода при капитализме — всего лишь обман, мираж, за которым скрывается разорение большей части мелких производителей или их тотальная зависимость от крупных компаний и мощного государства, наемное рабство, насквозь продажная жизнь, полная несвободы, насилия и унижений. Он не чувствовал, что «экономическая свобода» — свобода конкурировать с другими и разорять их — безнравственная и подлая свобода, сродни свободе грабить и убивать прохожих в темном переулке, и что за такую низость придется платить. Наконец, он не видел, что община оказывалась незаменимой в экстремальных условиях, когда она обеспечивала выживание всем, а не кому-то избранному, и что уже только поэтому она была честнее, лучше, человечнее, чем все, что дал миру капитализм. Но автор жалобы был совершенно прав в одном: общинный мир действительно господствовал над личностью и подавлял ее.
К началу XX столетия изменился состав населения. Появился тонкий слой сельской интеллигенции: врачи, агрономы, учителя. Изменилась инфраструктура деревни: усилиями интеллигенции строились библиотеки, школы, больницы. Возникли новые формы крестьянских хозяйств — кооперативы, коллективные предприятия. Последние зачастую использовали современные машины. Постепенно назревали перемены. У общины было три пути.
Первый, связанный с развитием капитализма и индустриальной модернизации, вел к простому распаду. Как в следствии роста конкуренции между общинниками, так и в силу мощного налогового давления. Царское правительство вообще рассматривало общину как налогового донора, используемого для кредитования крупной промышленности. Данное обстоятельство отчасти объясняет тяжелое положение крестьян и их постоянный отток в города.
Второй путь (о нем в начале XX века догадывались только социалисты и еще их антагонисты — черносотенцы) предусматривал превращение общины в государственную фабрику, «наподобие прусской государственной почты» (Ленин) со всеми ее атрибутами: назначаемым сверху председателем или директором, полным подчинением вышестоящим инстанциям и государственной экономической политике, казарменной дисциплиной, системой наказаний. Этот курс пытались осуществить большевики. Сначала, безуспешно, в годы революции , потом, в ходе второго наступления на деревню в 1927-1934 гг успешно («сплошная коллективизация»).
Третий путь, предлагавшийся народниками различных направлений и анархистами, вел к обновленной, автономной и бессословную общине (коммуне), где право голоса имели бы и мужчины и женщины, и крестьяне и учителя. А для России в целом это означало превращение в федерацию общин. Естественно общинам следовало выйти из под правительственной опеки, стать свободными собраниями граждан, а каждой личности должно было быть предоставлено право выхода из сообщества. Самоуправление и коллективное землепользование следовало дополнить свободой личности, слова, печати, собраний и т.д. Так думали сторонники обновления общины. Насколько реальны были такие надежды? Вполне реальны, как это продемонстрировала революция 1905 -1907 гг.
Тогда по всей стране возникли «крестьянские республики», автономные социально-политические образования, с коллективным землепользованием, собственными органами самоуправления (сходом, старостами) и вооруженными силами. Там действовала свободная пресса, свобода собраний и митингов. В 1917-1921 гг. произойдут похожие события. И тогда великие крестьянские антибольшевистские восстания — западно-сибирское и чапанное — особенно остро поставят вопрос о свободе совести, о праве индивида на любые религиозные убеждения.
“Ваша община, даже и свободная – колхоз, слышим мы в ответ. Там человек всегда зависел от коллектива.” В колхозе человек зависел не столько от бесправного коллектива, сколько от председателя и начальства, централизовано управлявшего этим государственным предприятием. Так же и при капитализме индивид зависит от начальства своей фирмы, корпорации и т.д. Причем последние доводят свою власть над личностью до оскорбительных пределов, регламентируя порой даже курение, одежду и походы в туалет. Традиционная община, конечно, тоже регламентирует жизнь индивида, хотя и не настолько жестко, как капиталистическая фабрика. Но она управляется коллективно своими членами, людьми, которые считают друг друга товарищами (в отличие от атомизированного советского или современного российского капиталистического коллектива, где все друг друга ненавидят и конкурируют за положение и место под солнцем). В общем, был шанс преобразовать общины в свободный гражданский коллектив, где права граждан не менее важны, чем коллективные решения.
Вообще-то у нас нет выбора. Разве работая по найму мы не становимся рабами начальства, разве не унижаемся перед ним? Какая у нас может быть свобода, если нас каждый день унижают, определяя помимо нашей воли наши обязанности, зарплату, поведение? Если нас в любой момент можно уволить? На самом деле либералы – поборники свободной конкуренции — лгут. Мы всегда зависимы от других, потому что живем в обществе. Так пусть уж лучше это будет зависимость от товарищей и друзей, равных друг другу, с которыми всегда можно по-человечески поговорить и с которыми можно договориться, чем от «негодяев в кабинетах из кожи», для которых мы вообще быдло!
Итак, в 1905 г. Община вышла из-под контроля государства. Если раньше крестьяне всем миром шли платить налоги, то теперь они всем миром захватывали землю помещиков и громили государственные учреждения. Однако, движение было подавлено силами правительства, другими крестьянами, одетыми в солдатскую форму. Наверное, могло быть иначе. Но то были бы совсем другие крестьяне.
СТОЛЫПИНСКАЯ ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕФОРМА
Столыпинскую земельную реформу, начавшуюся в 1906 г. часто понимают неправильно. На самом деле важнейшим в ней был политический, и даже полицейский аспект.
Будучи саратовским губернатором Столыпин утверждал в своих докладах, что главной причиной аграрных беспорядков является стремление крестьян получить землю в собственность. Если крестьяне станут мелкими собственниками, они перестанут бунтовать. Однако, когда Столыпин стал министром внутренних дел, в одном из докладов его министерства говорилось: «Следует отрешиться от мысли, что когда наступит время к переходу к иной, более культурной системе хозяйства, то крестьяне перейдут к ней по собственной инициативе. Во всем мире переход крестьян к улучшенным системам хозяйства происходил при сильном давлении сверху.» Это является фактическим признанием ошибочности прежней идеи устроителя «Великой России» о естественном желании общинников стать собственниками. Устроить величие государства можно лишь против воли его подданных (а, следовательно, во вред им, ведь насильно осчастливить никого нельзя) — вот старая истина, которую всегда следует помнить обездоленным — молчаливому большинству обитателей нижних этажей социальной пирамиды. Патриоты — их враги, а не друзья. Чем сильнее патриотизм, тем страшнее режим эксплуатации. Чем больше политик любит государство, тем сильнее он давит на людей, благодаря податям которых это государство существует.
Для того, чтобы сделать Российское государство великим необходимо было уничтожить общину, превратившуюся по мнению чиновником, буржуа и помещиков в революционный институт, в «дикого зверя» (Марков II) . Предполагалось разбить весь сельский мир на отрубы или хутора. Последние считались идеальной формой земледелия, ибо крестьянам, рассредоточенным по хуторам, очень трудно будет вместе поднимать мятеж. «Совместная жизнь крестьян в деревнях облегчила работу революционерам» — утверждала дочь Столыпина Мария Бок. (Меняются времена, бегут, сменяя друг друга столетия, но покуда жив капитализм по сути не меняется ничего. Современная идеологическая и экономическая машина так же пытается превратить угнетенных в «свободных художников», «Корпорации по имени Я», «новых самостоятельных» и т.д. чтобы разобщить их. Разумеется, все это подается под соусом роста эффективности экономики, укрепления финансовой мощи государства. И результаты всегда одни и те же — одиночество, бесправие и безумие). Что касается помещичьего землевладения (помещики владели приблизительно 30% земли), то Столыпин планировал его ограничить, облегчив покупку земли крестьянами через т.н. Крестьянский поземельный банк.
Что же должно было появиться на месте разрушенной общины: узкий слой сельских капиталистов, или массы процветающих фермеров? Первое не предполагалось, но до известной степени получилось, второе предполагалось, но не получилось.
Правительство совершенно отвергало идею сосредоточения земли в руках сельских капиталистов, кулаков. Это привело бы к разорению и быстрой пролетаризации основной массы крестьянства, с последующим оттоком в города, что в свою очередь увеличило бы слой политически опасной городской бедноты. Промышленность до 1912 г находилась в состоянии рецессии и не смогла бы справиться с большим наплывом рабочей силы. Кроме того, крупные фермерские хозяйства могли со временем приобрести политическую силу, чего правительство, не желавшее не с кем делиться властью, также стремилось избежать. Поэтому оно поспешило сделать дополнение к своему указу, воспретив сосредотачивать в одних руках более шести высших душевых наделов, определенных по реформе 1861 г. По разным губерниям это составляло от 12 до 18 десятин (одна десятина равна примерно 1,1 га). Установленный для крепких хозяев потолок оказался довольно низким, равно как и стимул выходить из общины.
Идеалом Столыпина по-видимому было общество конкурирующих между собой мелких собственников и сильное авторитарное государство (не лишенным, впрочем, элементов выборности), вооруженное мобилизующей националистической идеологией. В сущности этот политик был предтечей фашизма. Свидетельство тому и активнейшая поддержка черносотенного движения — факт, о котором никогда не вспоминают влюбленные в «устроителя» современные российские либералы. В бытность свою губернатором Саратова Столыпин финансировал ультраправые погромно-антисемитские организации, активно используя их для борьбы с революционерами. Он даже создал специальный фонд поддержки черносотенного движения, мобилизовав для этой цели представителей буржуазии и церкви. Другой факт, свидетельствующий в пользу прото-фашистского характера столыпинской политики — склонность к чрезвычайным мерам. По подсчетам исследователей за 8 месяцев с августа 1906 г. по апрель 1907 г. введенные Столыпиным военно-полевые суды казнили 1100 человек. Сам политик объяснил случившиеся с помощью аргумента, предвосхитившего идеи будущего создателя нацистской юриспруденции Карла Шмидта: «Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества».
Однако, возникновению массы процветающих фермерских хозяйств мешало множество вещей.
Во-первых — малоземелье. Оно было связано с сохранением значительной части земли в руках помещиков и с быстрым приростом населения, характерным для аграрных обществ с традиционной культурой. Сомнительно, что можно было в одиночку организовать процветающее хозяйство на нескольких гектарах земли. Правда, по замыслу реформаторов, крестьяне-собственники должны были увеличивать свои наделы, причем не только за счет разорения сельской бедноты, но и за счет скупки помещичьей земли. Этому оказывал содействие Крестьянский банк, скупавший землю у помещиков и продававший ее крестьянам мелкими наделами. Чтобы подать пример другим, Столыпин сам продал одно из своих имений. Но в Крестьянском банке сидели деловые люди. Поэтому банк принялся вздувать цены на продаваемые в разницу участки. Великая реформа обернулась банальной спекуляцией. К ней добавилось еще и ростовщичество громадных размеров: крестьяне приобретали землю в долг, отдавая высокие проценты по займам все тому же Крестьянскому банку (кредиты в других банках им не выдавали вообще). Это привело к разорению большой части хуторян и отрубников, и отпугнуло многих других.
Во-вторых, по замыслу Столыпина, на выделенных в частную собственность участках должен был появиться крепкий работящий собственник. Дух предпринимательства, освобожденный от оков общины, сможет преобразить даже самое хилое хозяйство! Суть дела оказалась несколько иной. Для процветания одного духа предприимчивости мало, даже если он есть. Нужны еще средства для развития и модернизации. Но помощи от государства на переустройство, техническое перевооружение, закупку семян и т.п. индивидуальное хозяйство не получало. Не имея первоначального капитала для стартового рывка, фермер был обречен на разорение. Не правда ли похоже на логику современных приватизаторов? Лишим всех социальной поддержки со стороны предприятия или государства, отпустим в свободное плаванье, авось кто-нибудь выплывет. Да-с, свобода, господа, это свобода от опеки и она требует жертв, ну а мы, тем временем, пользуясь нашим влиянием и связями в государственном аппарате приберем к рукам все самое ценное. В этой связи вспоминается высказывание французского социолога Пьера Бурдье о неолиберальных экономистах: «Они проповедуют полное отсутствие социальных гарантий. И действительно, в системе, построенной при их участии, таких гарантий нет ни у кого, кроме… самих неолиберальных экономистов, возглавляющих наиболее престижные и влиятельные институты.»
В-третьих Столыпин рассчитывал на то, что из общины выйдут сначала именно крепкие хозяева, чью инициативу община сдерживает. Из общины же, напротив, стали выходить прежде всего бедняки, а так же городская беднота, вспомнившая, что в деревне у нее остался надел, который можно продать. Огромное количество чересполосных земель было выброшено на рынок. В роли покупателей выступали зажиточные крестьяне и остальные общинники: никто из них общину покидать не собирался! Иногда в роли покупателя выступала и… сама община, как целое. Так что в руках у одного хозяина оказывались и общинные, и частные наделы. Конечно, с формальной точки зрения первые подлежали регулярным выравнивающим переделам, а вторые — нет. Но столыпинская реформа настолько усилила чересполосицу (которую призвана была ликвидировать), что очень скоро сами крестьяне перестали понимать где, у кого и какие полосы. Вопрос решался простым соотношением сил. В одних случаях сила оказывалась на стороне частного хозяина и приватизационные тенденции усиливались сверх всякой меры. В других одерживала верх община, которая, в конце концов, возвращала себе часть земли. Земельные переделы, которые были приостановлены в разгар реформы, с 1912 г снова пошли по восходящей.
В-четвертых крестьяне, ушедшие в отруб, часто были принуждены к бегству из деревни не только экономическими, но и социальными обстоятельствами и не имели возможности вести там хозяйство. С точки зрения большинства крестьян земля была ничьей, божьей, и принадлежать кому-либо как собственность не могла. Этот порядок укреплялся многовековой традицией, а ко всему еще поддерживался (до столыпинских реформ) церковью и государством. Теперь государство при попустительстве церкви изменило свое мнение и потребовало от крестьян того же самого. «Океания всегда воевала с Евразией!» Но крестьяне не обладали ментальной гибкостью персонажей Джорджа Оруэлла и не готовы были к такому раскладу. Поэтому те, кто уходил в отруб, воспринимались остальными как существа, пошедшие против естественного миропорядка. Общество считает землю своей, на ней испокон веку работали, сменяя друг друга, предки всех тех, кто живет здесь сегодня. По какому же праву некто объявляет земельный надел своей собственностью? Родил он землю, что ли? Сотворил ее? Может он — Бог? К тому же часто бывало так, что община предоставляла плодородный участок тому, кто в нем больше нуждался. Каково же было, мягко говоря, удивление крестьян, когда такой человек заявлял о полученном наделе, как о собственном, частном! Конечно, такого микро-чубайса могли невзначай уронить в ближайший пруд.
Вообще, утверждение, что крепкие мужики сами выходили из общины, является скорее легендой, распространяемой современными СМИ, чем реальностью. Часто землеустроительные комиссии предпочитали не возиться с отдельными домохозяевами, а просто разбивать на хутора и отрубы все селение. Чтобы добиться результата прибегали к грубому насилию. Реакцией на попытки насильственной приватизации земли становились аграрные беспорядки. С кольями и вилами общинники отстаивали свое право не становиться собственниками, не жить при капитализме. Так под Самарой в селе Домашки, в августе 1911 года, толпа крестьян стала мешать работе землемеров. Полиция разогнала толпу нагайками. Через несколько дней землемеры возобновили работу. В селе ударили в набат. Крестьянин Лукьян Гончаров обратился к односельчанам со следующей речью: «Бейте в набат, берите вилы, колья. Что же вы стоите? Бейте стражу и собственников.» Общинники с вилами и кольями двинулись на землемеров. Прогремели выстрелы полицейских. Крестьяне закричали: «Всех не перестреляете, патронов не хватит». Тогда по ним открыли огонь на поражение. Известно о множестве подобных инцидентов… «Не жить при капитализме» означает, с точки зрения реформаторов «не жить вообще» и третьего не дано. Тоже истина, о которой всегда следует помнить и никогда, не при каких обстоятельствах, не забывать. Не надейтесь спрятаться от капитализма в лесу, не надейтесь сохранить в чистоте ваши мысли и чувства, не думайте, что вас когда-нибудь оставят в покое. В отличии от древних деспотий капиталистическое общество тотально. Оно основано на всеобщей коммерции и принципе «Расти или Умри», а потому стремится к постоянному расширению, к экспансии вширь и вглубь. Все, что может служить производству прибыли — от участка земли, до мыслей, воображения и снов — должно быть конвертировано в денежные единицы и поставлено на службу этому производству. Даже скандалы обращены в доллары — кто так не думает, пусть включит на пару минут телевизор (гениальную фразу произнес российский телеведущий по поводу вышедшей в Великобритании книги М. Левински: «Моника занялась обналичиванием своего романа с Билом Клинтоном»). Капитализм подобен греческому царю Мидасу: все к чему он прикасается, обращается в коммерческую ценность. Если же нет, если вдруг вещь оказывается неконвертируемой, она должна быть уничтожена. Само ее существование — опасный прецедент. Лишние люди, душевнобольные, калеки? В печку их! Крестьяне, не желающие быть собственниками, подобно индейцам Северной Америки, которые считали, что «землей нельзя владеть, а можно лишь уважать ее»? Пулю в брюхо этим уродам! Не знают они цену усилий делового человека!
Крестьяне сопротивлялись приватизациям также и по экономическим причинам, исходя из здравых жизненных соображений. Небольшие хозяйства, не имевшие значительных средств для развития, не могли выжить без институтов общинной поддержки, без взаимопомощи, регулярных выравнивающих переделов и т.д. (Прошло всего сто лет, но легче поверить в нашествие инопланетян, чем в то, что люди могли в повседневной жизни руководствоваться принципом: «Я помогу тебе сегодня, а ты мне — завтра». В современном мире господствует прямо противоположный жизненный принцип: «Умри ты сегодня, а я — завтра».) Кроме того, крестьянское земледелие зависимо от капризов погоды. Имея полосы в разных частях большого общественного надела, крестьянин мог собирать средний ежегодный урожай. В засушливый год выручали полосы в низинах, в дождливый — на взгорках. А вот получив надел в одном отрубе, земледелец оказывался во власти стихии. Он разорялся в первый же засушливый (или наоборот, дождливый, в зависимости от того, где находился его участок) год. Добавим, что чересполосица, когда относительно узкими полосами высажены разнообразные культуры, признана сегодня одной из наиболее экологичных и устойчивых систем хозяйствования. Напротив, детище зеленой революции, монокультурное хозяйство, экологически неустойчиво, разрушительно окружающей среды. Любопытно, что тогдашние экономисты, включая народников, не придавали значения этим обстоятельствам, либо не знали о них. И все дружно критиковали чересполосицу. Но крестьяне, не ведавшие экономических премудростей, доверяли традиции, аккумулировавшей колоссальный жизненный опыт, и здравому смыслу. И часто оказывались правы. Может быть экологически и технологически правильное решение земельной проблемы должно основываться на сплаве традиций и научной теории, а не на отрицании первого или игнорировании второго? Иначе почему научно-техническая революция и индустриализация сельского хозяйства привели к опустыниванию двух третьих пахотных земель мира, поставив человечество перед угрозой голода? В прошлом таятся ответу на вопросы будущего…
Разумеется, если бы крестьяне владели более крупными участками и вели хозяйство более интенсивными методами, то указанные здесь антиприватизационные факторы имели бы для них меньшее значение. Но было то, что было. Факторы накладывались друг на друга, их взаимодействие и предопределило провал столыпинских реформ. Из общины вышло около 20% крестьян, но многие из них не создали устойчивых хозяйств и отошли в города.
Столыпинская земельная реформа включала в себя еще один аспект — переселенческий. Предполагалось вывести крестьян из многолюдных центральных губерний, переселить их в плодородные и малозаселенные районы. Таким образом правительство собиралось решить ряд проблем: ликвидировать малоземелье, освоить новые земли, смягчить социальную напряженность. Но у переселенческой политики был и другой смысл. Всего насчитывалось около 3х миллионов переселенцев. Большинство отправилось в Сибирь, а остальные в Среднюю Азию, которую им предстояло русифицировать. Результаты и здесь оказались плачевны: около половины сибирских переселенцев вернулись назад, поскольку не располагали средствами для развития хозяйства на новом месте. А в Средней Азии прибытие большого числа русских крестьян спровоцировало острые земельные и этнические конфликты.
Могла ли реформа носить более продуманный характер? Можно ли было, по крайней мере, организовать поддержку владельцев отрубов и хуторов, равно как и переселенцев? Предоставить им дешевые кредиты? Вопрос из той же области, что и «можно ли было иначе организовать приватизацию в ельцинской России»? Вряд ли столыпинские реформы могли идти иначе в тех конкретных исторических условиях. Сказалось и то, что реформу сочиняли люди, которые плохо знали русскую деревню. За два года пребывания на посту саратовского губернатора Столыпин и не мог узнать ее достаточно глубоко.
Теоретически все могло быть сделано по-другому. Но тогда это были бы совсем другие реформы.
ИТОГИ СТОЛЫПИНСКИХ РЕФОРМ
Если главной задачей реформ было превратить страну общин в страну мелких собственников, то главной опасностью реформаторы считали появление слоя крупных собственников-крестьян, с последующей пролетаризацией большинства населения. Но это как раз и случилось. Реформаторы запустили мощный приватизационный процесс, а вот контролировать его последствия правительство не могло.
Как уже говорилось выше в 60е-70е годы XIX века кулаки постепенно усиливались. Используя механизмы экономической зависимости, они препятствовали переделам земли и сосредоточили большое ее количество в своих руках. Благодаря Столыпину аналогичный процесс принял взрывной характер. За 10 лет в деревне возник слой зажиточных крестьян-собственников, обладавших десятками, или даже сотнями десятин купленной у помещиков, или же закрепленной надельной земли.
С другой стороны росла социальная напряженность. Несколько миллионов разорившихся крестьян покинули деревню. Они пополнили ряды городской бедноты, создав очаги социальной напряженности. Около 60% общинных крестьян принадлежали теперь к бедноте. Из них 5 млн. крестьянских дворов имели менее 5 десятин земли, около 3 млн. были безземельными (вспомним, что в деревне жило около 80% населения России). В ходе первой мировой войны беднейшие крестьяне и городская беднота составили костяк призывников.
Противостояние между бедными и богатыми не могло не вызвать к жизни мощное антиприватизационное движение, восстание против собственников, помещиков и государства. В ходе передела земли 1917-1921 гг общинное море сомкнулось над головами собственников, казалось навсегда перечеркнув их надежды. Так крестьяне осуществили самое эффектное раскулачивание в российской истории и восстановили мир. Русская революция 1917-1921 гг., с ее крестьянскими съездами советов, советами рабочих депутатов в городах и бунтами в армии стала наиболее впечатляющим итогом столыпинской земельной реформы. Такова невыносимая, вечная ирония судьбы: тот, кто громче всех кричит о Великой России, становится причиной Великих Потрясений. Ведь судьбу нельзя не подкупить, ни запугать…
Но это уже совсем-совсем другая история.
ЛИТЕРАТУРА
1. РОССИЯ В НАЧАЛЕ XX ВЕКА. Россия сельская на рубеже веков. А. Корелин. Международный фонд «ДЕМОКРАТИЯ»
2.ИСТОРИЯ РОССИИ XX ВЕК. Петр Столыпин и его реформы. П.Зырянов Энциклопедия Для Детей. «АВАНТА +»
3. РОССИЙСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО В РЕВОЛЮЦИИ И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ. Т.В.Осипова. «ИЗДАТЕЛЬСТВО СТРЕЛЕЦ».
4. РЕВОЛЮЦИЯ КАК МОМЕНТ ИСТИНЫ. Т. Шанин. «ВЕСЬ МИР»
5. ИСТОРИЯ НИЩЕНСТВА, КАБАЧЕСТВА И КЛИКУШЕСТВА НА РУСИ. И. Прыжов. «ТЕРРА»
6. ЗА СОВЕТЫ БЕЗ КОММУНИСТОВ. «СИБИРСКИЙ ХРОНОГРАФ»