Краткое вступление
В конце лета мне довелось пообщаться с греческими анархистами и я был страшно разочарован. Я, конечно, знал, что их основной недостаток, отсутствие цели, но не представлял себе, до какой степени он доходит. Когда они сказали (вернее, когда переводчик мне перевел), что «у них даже самые тупые анархо-синдикалисты не имеют утопии» и что они, выросшие при капитализме, не могут себе представить, как они будут жить без него, подобно тому, как зверь выросший в клетке, не может себе представить, как он будет жить на свободе, я понял, что это – клиника. Зверь, выросший в клетке, если его выпустить на свободу, не обучив жизни на воле, как правило, либо дохнет, либо возвращается в клетку (исключение представляют самые примитивные животные, для которых жизнь в клетке принципиально не отличается от жизни на воле). И, будучи, судя по всему, еще более тупым, чем самые тупые из греческих анархо-синдикалистов, я абсолютно не понимаю, почему люди в подобной ситуации должны будут поступить иначе. Однако, та же самая тупость, которая не позволяет мне принять логику греческих анархистов, судя по всему, для меня столь острых, что обращение с ними просто небезопасно, та же самая тупость заставляет меня задаться вопросом, что же делает их столь непримиримыми врагами позитивной модели. Я вижу несколько вариантов ответа на этот вопрос.
Потомки сизифа
Один из возможных вариантов состоит в том, что греческие анархисты просто не верят в возможность своей победы, хоть и боятся в этом себе признаться. А если нет шансов на победу, то какой смысл думать о том, что будет после нее? Ну, в самом деле, зачем Сизифу думать о том, что он будет делать, когда вкатит камень на гору, если он его все равно никогда не вкатит? Правда, может возникнуть другой вопрос, а зачем вообще Сизиф занят своим делом? Почему не плюнет и не перестанет катить свой треклятый камень? На это может быть два ответа. Либо Сизиф все-таки надеется когда-нибудь этот камень закатить. Либо считает, что «так надо». Я не шучу. Сколько людей убеждено в том, что армия их «сделала мужчинами» или, что горбатиться по сорок часов в неделю на хозяина (который «наварит» на их труде в десять раз больше, чем заплатит им) и беспрекословно подчиняться чиновникам и фараонам – это нормально, или уж во всяком случае «иначе не бывает»? И это не следствие глупости, это защитная реакция организма, ибо тяжело жить с мыслью, что тебя чморили и чморят, потому что у тебя не хватает пороху взбунтоваться и либо победить, либо, что более вероятно, погибнуть. Говорят, что многие люди даже сходят с ума просто потому, что им в вымышленном мире легче жить, легче считать себя Наполеоном, а не Васей Пупкиным. Это, кстати, прекрасно показано Пелевиным в «Чапаеве и Пустоте» – Петр Пустота, столкнувшись с российскими реалиями «лихих 90-х» предпочитает выпить стакан спирта с «экстази» (сильнодействующий наркотик) и сойти с ума, нежели жить в реалиях этих самых 90-х.
Вполне возможно, что и нынешние потомки Сизифа, не веря в победу, верят хотя бы в то, что надо делать вид, будто в нее веришь. Впрочем, вполне возможно, что у них или у кого-то из них есть и надежда на победу – достаточно большая для того, чтобы не уходить в личную жизнь, но недостаточно большая для того, чтобы строить планы относительно того, что после оной победы будет.
Отсутствие анархо-утопии
Возможно, однако, что причиной отсутствия утопии у греческих анархистов, является отсутствие реальной утопии у анархистов вообще. В принципе, позитивная модель анархического общества есть, она разработана еще Кропоткиным, к ней неоднократно обращались анархо-коммунисты, но в период развитого индустриализма более привычной, более удобной показалась анархо-синдикалистская модель, по сути дела более пригодная для марксизма, нежели для анархизма. Именно на эту модель до сих пор ориентируется большинство анархистов (вернее, либо ориентируются на эту, либо не ориентируются ни на какую), хотя и опыт Испанской революции, и современный кризис индустриального общества (а также переход его в позднеиндустриальное*) показал ее непригодность. Не случайно утопия связывается у греческих анархистов именно с анархо-синдикалистами.
Понятно, что утопия анархо-синдикалистов, основанная на том, что фабрики и заводы просто переходят в руки их работников, продолжая прежнее производство, в Греции выглядит просто смешно. В Греции просто нет заводов, как нет их, допустим, в современной Москве. В угоду промышленности других европейских стран, прежде всего Германии, греческая промышленность была просто ликвидирована и целиком заменена на индустрию развлечений – Греции надлежало стать страной курортов. Конечно, можно захватить и отели с пляжами, но что делать с ними дальше? Предлагать германским рабочим и бенгальским крестьянам отдыхать в Греции, в обмен на немецкие автомобили и индийский рис?
Можно, однако, задаться вопросом, а почему же тогда в Греции не получила развития анархо-коммунистическая модель? Неужели абсолютно никто, ни один из греческих анархистов никогда не слышал о ней? Ответ на этот вопрос, возможно, содержится в третьем варианте.
Страх
Живучесть анархо-синдикалистской модели объясняется прежде всего тем, что она не предусматривает коренную ломку современного жизненного уклада и потому выглядит наименее «страшной». Если для счастливой жизни надо переселить в село хотя бы половину горожан (для осуществления модели Кропоткина, надо переселить никак не меньше половины жителей средних городов и восемьдесят-девяносто процентов жителей мегаполисов), заменить, пусть постепенно, но достаточно быстро, постоянное разделение труда, на разделение труда во времени, если, наконец, надо практически сразу же перейти с товарно-денежных отношений на снабжение по потребностям, причем, все это надо будет делать самим, то на борьбу за подобное счастье еще не каждый решится. Добавим, что подобная программа дает лишь общие направления, конкретные же вопросы надо будет решать самим, к чему современные люди просто не привыкли. Разумеется, Кропоткин рассчитал все до мелочей, но рассчитал применительно к данному месту и данному времени – его конкретные данные – не более чем пример, иллюстрирующий принципиальную возможность предлагаемого. Счас это все так же возможно и, может быть даже еще более проще осуществимо, но это все потребует новых расчетов. В анархо-синдикалистской модели все просто – заводы и фабрики уже есть, чего и сколько они производят, давно известно, торговые связи тоже есть, надо лишь взять их в свои руки, удалив посредников. А тут ломай голову, сколько народа можно переселить на данную территорию, чтобы они могли себя сами обеспечить кукурузой и козьим молоком и что они еще могут дать обществу сверх того, и что им потребуется для себя из того, что они сами создать не смогут, и кто им это даст?.. Все это может напугать не только «обывателя», но и вполне идейного анархиста, в том числе и греческого. Так может лучше не думать о страшном?
Представьте себе, что вам надо войти в реку, вы спрашиваете: «Вода холодная?» – а вам отвечают: «Не то слово! Ледяная!» «Лучше б не спрашивал, – думаете вы, – нырнул бы с берега, а там уже холодно, не холодно – куда денешься?» На самом деле деться есть куда. Можно с визгом выскочить на берег. Применительно к революции это значит либо бежать туда, где еще сохраняется «порядок», либо брать в руки оружие и бороться за то, чтобы все стало по старому. Подавляющее большинство греческих неанархистов, если не сделает этого (в случае если революция в Греции произойдет завтра), то лишь потому, что пороху на это у них не хватит.
Синтез
Суммируя все три предложенные варианта, можно в итоге предположить, что в качестве ответа на вопрос: «Почему греческие анархисты не пытаются определить свою цель?» (называть целью «свержение капитализма», значит просто уходить от ответа, ибо свергнуть капитализм можно лишь, заменив его чем-то) верны… все три варианта. Точнее их синтез. Скорей всего на различных греческих анархистов действуют различные факторы, а чаще, различное сочетание тех или иных факторов в той или иной пропорции. Кто-то почти не верит в победу, но не хочет себе в этом признаться, кто-то верит, но не уверен, что сможет за нее бороться, если поймет раньше времени, какие трудности его ждут после победы; кто-то не знает другой модели кроме анархо-синдикалистской, которую он, и, между прочим, совершенно справедливо, считает непригодной; кто-то сомневается в победе, а еще больше боится ее; кто-то боится, а еще больше сомневается… Словом все три причины вносят свой вклад в сей печальный результат.
Как быть?
Разумеется, это не значит, что греческий анархизм абсолютно бесполезен. Он вполне может принести пользу, например, в случае мировой революции, особенно в самом ее начале, когда для осуществления позитивной программы просто не будет хватать ни людей, ни территории, и на повестке дня будет стоять вопрос о привлечении масс и завоевании пространства. А когда пространство будет отвоевано и массы привлечены (хотя бы в минимально необходимом объеме), греческие анархисты просто растворяться в этих самых массах и большого влияния на них уже не окажут. В Греции живет не так уж много народа – примерно столько же, как в Москве или чуть больше. Проблема в другом. В отсутствии у большинства анархистов позитивной программы. Греция лишь наиболее выпукло иллюстрирует эту проблему.
Как уже говорилось, анархо-синдикалистская утопия для реальности непригодна. Она порождена индустриальным мышлением, тем самым, которое поддерживает капиталистическое общество. Между прочим, одновременно с ней во время все той же Испанской революции осуществлялась и анархо-комммунистическая утопия, причем членами все той же самой анархо-синдикалистской CNT. Причем, если «рабочее самоуправление» в Каталонии подвергалось резкой критики со стороны самих анархистов уже тогда, то арагонские коммуны, до сих пор остаются примером удачным. Другое дело, что они были подавлены республиканским правительством. Однако это уже вина не тех, кто их создавал, а тех, кто пошел на сговор с республиканцами и даже вошел в правительство. Казалось бы, чем не пример? Но почему-то анархо-синдикалисты упорно цепляются за свою индустриальную модель, оставляя коммуны сектантам или примитивистам.
Надо возродить анархо-коммунистическую позитивную программу, вернее, даже не возродить, ибо она не умирала, а вновь сделать ее столь же широко известной, сколь она была сто лет назад, в начале теперь уже прошлого века. Все равно без позитивной идеи революция невозможна. И если ее не сможем предложить мы, ее предложат либералы, исламисты, или эсдеки. Тем более, что утопия последних по сути дела ничем не отличается от синдикалистской.
______________________________________________________________________________
* Либеральные теоретики обычно говорят о «постиндустриальном» обществе. Однако «постиндустриальное» общество абсолютно не отличается от индустриального в том, что производство в нем (пускай даже это не столько производство машин, сколько производство идей или услуг) по-прежнему остается самоцелью. По сути дела речь идет лишь о замене (причем не полной) индустрии машин, индустрией информации и индустрией услуг. Поэтому логично говорить не о постиндустриализме, а о новой форме индустриализма.