Кем работать анархисту?

В какой то момент, мы все вылезаем из под теплого и заботливого крыла родителей и встаем перед одним из очень важных решений в нашей жизни – кем работать, какую профессию выбрать. Этот вопрос важен еще и потому, что для многих профессий надо заблаговременно получить соответствующее образование. Для анархиста этот вопрос важен особенно – потому что некоторые профессии и должности напрямую противоречат тем идеалам за которые мы выступаем, а некоторые наоборот весьма важны для нашей анархической деятельности.

Кем же работать анархисту? Какую из многочисленных профессий выбрать? Где больше всего будет пользы от нас и нашей работы для общего дела? А где работать не стоит?

При выборе будущей профессии есть масса различных аспектов, я бы хотела выделить, на мой взгляд, наиболее важные и изложить свои мысли о них более подробно. Читать далее

Парижская коммуна

Когда речь заходит о Парижской коммуне, то чаще всего представляют себе изолированное рабочее восстание в одном отдельно взятом городе, жестоко подавленное после героического сопротивления через 72 дня. Между тем, парижская революция 1871 г. отнюдь не была таким изолированным движением. Тогда, в 70-е годы прошлого века городское коммунальное восстание против централизованного буржуазного или буржуазно-феодального государства было основной формой революционного повстанческого выступления пролетариата. Это было время, когда, говоря словами Кропоткина, «знамя коммунального восстания поднимают уже не маленькие города, а такие как Париж, Лион, Марсель, Сент-Этьен, Картахена (в Испании)». В 1870-1871 гг. движение за превращение городов в самоуправляющиеся коммуны, объединенные затем в федерации, охватило Францию, в последующие несколько лет — Испанию. С полным основанием можно утверждать, что это было революционное движение с общеевропейскими перспективами.

Однако, революционный взрыв не случайно начался именно во Франции. Франция была классической страной революций. С 1789 по 1914 гг. не было десятилетия, чтобы эта страна не стояла на пороге социальной войны или восстания. Более того, очень часто во Франции начинались революционные движения, которые затем быстро выходили за ее границы и распространялись по европейскому континенту. Так было, например, с революцией 1848 г. Вот почему все правительства Старого континента были заинтересованы, чтобы во Франции стоял у власти реакционный режим. Одним из таких режимов, который, по словам Маркса, довел идею государства до своего полного апогея, после которого должен был неминуемо последовать крах, была диктатура Наполеона III (1851-1870), или так называемая «Вторая империя».

Вторая Империя

Наполеон III пришел к власти как президент республики, совершивший государственный переворот в декабре 1851 г.; на следующий год он объявил себя императором. Экономическая и социальная история Второй империи весьма поучительна и позволяет обнаружить немало параллелей с современной политикой правящих классов мира с их переходом от социального государства благосостояния к неолиберальному хаосу со всеми его тяжелейшими социальными последствиями. Наполеон III пришел к власти на волне популистских лозунгов и начал с создания своего рода «социального государства». Огромные средства — совсем как при нацизме или «новом курсе» Рузвельта — вкладывались в общественные работы. благодаря которым трудящиеся получали работу и, следовательно, гарантированный заработок. Правда, это имело и свою оборотную сторону — меньше денег вкладывалось в индустриально-техническое развитие и в торговую экспансию. Другой оборотной стороной стало появление мощного государственного аппарата. Он пожирал значительные средства, регламентировал общественную жизнь.

Тем не менее, в течение 50-х гг. императору удавалось поддерживать популярность своего режима. Чтобы найти средства для финансирования программы общественных работ, Наполеон III поощрял создание инвестиционных групп, готовых идти на рискованные спекулятивные финансовые операции. При его покровительстве братья Перейра создали крупнейшее кредитное общество «Креди мобилье», которое в течение первого десятилетия империи практически контролировало финансы страны. Начав с первичных инвестиций в 60 миллионов франков, фирма только в 1855 г. получила прибыль в 31 миллион франков. Старые банки (включая Ротшильдов и «Банк де Франс») взирали на все происходящее с ужасом и завистью: они умоляли императора перейти к экономии средств и более здоровой политике капиталовложений. Наконец, в 1861 г. император назначил министром финансов Ашиля Фульда, кандидата консервативных банковских кругов. Новый министр сократил финансирование общественного строительства и муниципальных проектов. Рабочие, привыкшие к стабильным рабочим местам, столкнулись с растущей безработицей. Терпимость трудящихся классов к режиму моментально сменилась враждебностью, стали возрождаться прежде разгромленные рабочие общества, и последнее десятилетие империи ознаменовалось растущей активностью, стачками, антиправительственными выступлениями, которые, в конечном счете, и вылились в коммунальную революцию. Сигналом краха стало внезапное банкротство «Креди мобилье» в 1867 г.

1860-е гг. стали периодом повсеместного социального брожения и недовольства. Недовольны были все, даже монархистские депутаты парламента требовали либеральных реформ. Стачки прежде неслыханной силы и продолжительности охватили почти все отрасли промышленности. В 1869-1870 гг. забастовочное движение стремительно нарастало, вспыхнули стачки на фабриках в Обене, Ле Мане, Альби, Лионе, Марселе, Руане, Ле Крезо. Особенно ожесточенной была за-бастовка сталелитейщиков в Ле Крезо, на заводе преуспевающего предпринимателя Эжена Шнейдера. Рабочие забастовали осенью 1869 г. из-за сокращения зарплаты; вспыхнули столкновения между рабочими, штрейкбрехерами и жандармами, хозяин дважды вызывал войска. Во второй раз, в марте 1870 г., забастовщиков поддержал весь город, и события стали напоминать восстание. Рабочие требовали не только выплаты зарплаты, но также права на собрания и свободу слова, некоторые требовали восстановления республики. На подавление движения была брошена целая армейская бригада под командованием двух генералов.

В попытке смягчить напряжение и позволить «стравить пар» власти в 1868 г. смягчили дотоле почти полную цензуру. Но в результате почти вся оживившаяся пресса — левая, правая и центристская — принялась вовсю ругать империю, императора и императрицу.

Великолепным отражением духа времени стало появление в рабочих кварталах Парижа нового, бешеного танца. Он гораздо лучше свидетельствовал о хаосе и тяге к переменам, чем любая критическая статья в каком-нибудь республиканском журнале. Этим танцем был канкан, выразивший ощущения конца старого мира и первых шагов человечества на пути к чему-то новому. Откуда пошел канкан, точно до сих пор неизвестно. Некоторые уверяют, что его привезли солдаты, вернувшиеся из Алжира. Позднее, как это были в Аргентине с танго, танец превратился в развлечение для туристов и богачей в кабаре и кафешантанах, но тогда, первоначально, его танцевали под открытым небом, как мужчины, так и женщины. Тот канкан был даже не столько танцем, сколько состоянием духа свободы, сексуальной раскрепощенности. Женщины и девушки из рабочего класса, работницы, служанки танцевали без нижних штанов, охотно демонстрируя интимные части своего тела всем желающим. Это был вызов консервативным нравам и буржуазии, и консервативные наблюдатели именно так это и воспринимали. Это был знак переворота, хаоса и карнавала, который через несколько месяцев охватил Париж и изменил мир.

Франко-прусская война

Крах Второй империи последовал в результате Франко-Прусской войны. Как и Первая мировая война, это была катастрофа, которую многие предсказывали, но лишь немногие действительно ожидали. Когда социальное и политическое напряжение во Франции стало расти, правящие круги империи решили пойти на «маленькую победоносную войну» в расчете укрепить авторитет режима и отвлечь внимание населения. Но война получилась не маленькой и не победоносной. Бисмарковская Пруссия тоже нуждалась в войне с Францией, но по своим причинам, стремясь завершить дело создания могучей Германской империи. Вопреки ожиданиям самоуверенных и совершенно бездарных французских генералов, немецкая сторона подготовилась к этой войне гораздо лучше. Сказалось и полное разложение военного аппарата наполеоновской империи. К тому же, французская армия так и не смогла использовать ни свои сравнительно современные ружья, ни свое новое секретное оружие — пулемет-митральезу. Гигантские пушки Круппа перемалывали французских солдат в фарш прежде, чем тем удавалось встретиться с врагом лицом к лицу. В результате всего этого поражение следовало за поражением, дело было решено в течение каких-нибудь 6 недель. Война была формально объявлена 19 июля 1870 г., а уже 2-3 сентября главные армейские силы императорской Франции под командованием генерала Базэна бы-ли окружены и уничтожены под Мецем. Император попал в плен.

Реакция на войну во Франции была неоднозначной. Некоторая часть республиканцев в парламенте выражала сомнения в разумности этой войны. Большинство буржуазии было не против войны, но хотело перемен. В парижских секциях Первого Интернационала хорошо понимали подлинные причины войны, но никаких реальных мер по сопротивлению ей организовано не было. Среди рабочих война не вызывала энтузиазма. В рабочем пригороде Бельвиль, позднее сыгравшем активную роль в событиях, связанных с Коммуной, попытки агентов власти вызвать взрыв шовинистических чувств среди толпы провалились, люди кричали: «Да здравствует мир!», толпа была разогнана жандармами. Аналогичные события произошли в Марселе и Лионе.

Ещё до официального объявления войны огромный митинг рабочих Парижа обратился к немецким рабочим: «Братья, мы протестуем против этой войны. Мы желаем только мира, свободы и работы. Не верьте людям, старающимся вас обмануть насчет истинного настроения французского народа». Берлинские рабочие ответили на обращение в том же духе. Но когда война все же началась и стала сопровождаться поражениями, настроение людей изменилось.

Здесь мы впервые сталкиваемся с одной из особенностей революционного движения 1870-1871 гг. — его своеобразным промежуточным положением между прошлым и будущим, между буржуазными и народными революциями прошлого, образца 1793 г. и революциями организованного пролетариата, то есть революциями будущего. Как и для революционного народа 1793 г., который буржуазия использовала в качестве пушечного мяса, для революционеров 1870-1871 гг. были характерны сильные национал-оборонческие мотивы. Хотя знаменитая фраза о том, что пролетарии не имеют отечества, была уже произнесена, представления о классовом интернационализме еще не сформировались. Зато, как и в период Великой Французской революции представления о защите отечества и о революции тесно переплетались в своеобразное «революционное оборончество». Иными словами, люди все еще считали, что революция может быть наилучшим способом защиты нации, если правящие круги с этой задачей справиться не в состоянии. Французские революционеры не предприняли никаких попыток наладить настоящую революционно-интернационалистскую работу с немецкими рабочими, одетыми в солдатские шинели, и в этом была их первая ошибка. Национальная идея наложила отпечаток на дальнейшую судьбу французской революции; позже это кристаллизовалось в тезис о первичности войны и обороны и вторичности революционных преобразований. Уместен вопрос: были ли трудовые массы Франции целиком заражены патриотизмом и национализмом, которые поощрялись революционерами 1871 г.? Сказать трудно. Во всяком случае, голоса тех, кто был против, не слышны.

Когда новость о поражении под Мецем дошла до Парижа 3 сентября, население обвинило имперскую власть в поражении. Была созвана чрезвычайная сессия парламента. На следующие день парижане оделись в мундиры «национальной гвардии» (городского ополчения) и ворвались в здание парламента, где проходила сессия. Люди, предводительствуемые бланкистами Граньером и Левро, потребовали провозглашения республики. Толпа заставила депутатов проследовать в ратушу Парижа, которая была уже занята народом. Наряду с трехцветным флагом во дворе развевалось и рабочее, красное знамя. Якобинцы составляли свой список кандидатур во временное правительство, однако депутаты так называемой «левой» фракции парламента отказались уступить власть и объявили о создании правительства. Среди его членов были умеренные республиканцы Гамбетта, Фавр, Кремле, Ферри, монархист Тьер. Рабочие требовали включения в правительство якобинца Делеклюза, Бланки и Роллена, депутаты не уступали. В итоге удалось договориться о компромиссе: во временное правительство «национальной обороны» во главе с начальником парижского гарнизона генералом Трошю помимо умеренных республиканцев и монархистов был включен только популярный в народе левый журналист Рошфор, освобожденный из тюрьмы. Как позднее вспоминала коммунарка-анархистка Луиза Мишель, «верили, что Республика принесет и победу и свободу. Тот, кто заговорил бы о сдаче, был бы растерзан на месте… Правительство клялось, что никогда не сдастся. Все были преданы родине беззаветно; каждый хотел иметь тысячу жизней, чтобы принести их в жертву. Революционеры были повсюду, и число их все возрастало; в каждом чувствовалась огромная жизненная мощь. Казалось: вот здесь сама революция». Люди надеялись, что Республика разобьет прусские войска, а «по заключению мира, Республика не будет воинственной, агрессивной по отношению к другим народам. Интернационал завоюет весь мир в горячем порыве социального Жерминаля».

Ничего себе начало для социальной революции — наивный, оборонческо-националистический подъем, можете сказать вы. Тем не менее, начиналось именно так. И это будет не последний парадокс революции 1870-1871 гг.

Перед правительством 4 сентября стояло множество задач. Прежде всего, продолжить войну с учетом того, что 19 сентября прусские войска подступили к Парижу, что население требовало оружия, а дать его ему было бы опасно для имущих классов. Можно было, конечно, заключить мир, но условия были бы явно тяжелыми, и националистически на-строенное население вряд ли согласилось бы с ними. Следовало быстрее созвать Национальное собрание и стабилизировать режим. Необходимо было стабилизировать внутриполитическое положение, ибо по стране разливалась широкая волна стачек, волнений и беспорядков. Надо было также попытаться как-то сдержать или нейтрализовать радиальные революционные течения.

Сейчас самое время несколько отвлечься от хода развития событий и посмотреть, о каких радикальных революционных течениях шла речь во Франции 1870 г. и чего они, собственно говоря, добивались?

Революционные течения

Старейшим из этих течений были якобинцы. Они вели свое происхождение от Якобинского клуба периода Великой Французской революции, выступая как продолжатели традиций Робеспьера и Сен-Жюста, Парижской коммуны 18-го века и Комитета общественного спасения. Иными словами, они были главными выразителями «духа 1793 года». С тех пор якобинцы принимали активное участие в каждой последующей французской революции. Подобно умеренным республиканцам, они также требовали республики, но понимали ее несколько иначе. Изначально якобинцы были сторонниками частной собственности, требуя, чтобы каждый человек стал собственником, ибо только это гарантирует его свободу. Из этого логическим образом вытекало представление о том, что собственность не должна быть чрезмерно сконцентрирована в руках немногих богачей, что ее следует распределить более или менее равномерно. В 19 веке среди якобинцев появились и сторонники социалистического отношения к собственности, но все же социальный момент в их воз-зрения имел второстепенное значение, на первом плане стояла Республика. Более противоречивым стало и отношение якобинцев к государству. В эпоху Великой революции они были рьяным поборниками государственной централизации, «единой и неделимой республики». После 1865 г., столкнувшись со сверхцентрализованным государством Второй империи и не без влияния федерализма Прудона, они несколько смягчили свою позицию, отстаивая самоуправление на местах. Национализм сочетался у якобинцев с идеей «Всемирной республики» в духе Тома Пэна, который был когда-то депутатом Конвента.

Второе течение было представлено последователями Огюста Бланки. Бланкистов многие определяли как «якобинцев-социалистов». Исторически их идеи восходили к «заговору равных» 1796 г. Бабефа. Бланки и его сторонники активно участвовали в революциях и восстаниях 1830. 1848 и 1851 годов. По его представлениям, революция должна была совершиться небольшим, организованным меньшинством, это была бы своего рода «революция-заговор». Эти революционеры заговорщики должны были сплотить и поднять массы, а после победы создать режим революционной диктатуры и осуществить социальные мероприятия и реформы. Они не были против местного самоуправления, но в рамках сильной революционной власти. Социальные мероприятия новой власти бланкисты представляли себе с трудом и хотя в теории и были скорее «коммунистами-государственниками», на деле никакой четкой программы не имели. С 1860-х гг. по всей стране стали возникать бланкистские тайные общества, состоявшие преимущественно из студенческой молодежи.

Наконец, третье (по времени возникновения, но не по значению) течение было представлено французскими последователями Первого Интернационала — МАТ. Они также не были монолитны, но опирались преимущественно на рабочее движение. Во французских секциях ощущалось сильное влияние либертарных и про-анархистских идей федерализма, они даже приняли свой соответствующий устав, существенно отличавшийся от линии Генерального совета вокруг Маркса. Первоначально большинство французских членов и сторонников Интернационала находились под влиянием идей Прудона, прежде всего о необходимости ликвидации централизованного государства и замене его федерацией самоуправляющихся территориальных единиц, а во-вторых, о развитии параллельной капитализму экономики в виде самоуправляемых рабочих кооперативов. Однако члены Интернационала создавали рабочие ассоциации, которые не только вели экономическую борьбу с буржуазией, но и считали свои союзы основой экономической системы будущего общества, поскольку им предстояло экспроприировать частную собственность. На этой почве пролегла разделительная линия между ними и традиционными прудонистами, избегавшими стачек и требования обобществления частной собственности (коллективизации). Эта позиция была близка к взглядам Бакунина. Так сформировалось течение антиавторитарных коллективистов, среди его активистов были рабочие Варлен, Пэнди, а также Лефрансэ, Малон и другие. Секции Интернационала активно участвовали в поддержке волны забастовок 1868-1870 гг., собирали забастовочные фонды, проводили митинги, создавали дискуссионные группы, занимались образованием рабочих. Члены подвергались арестам и жестоким преследованиям со стороны Имперских властей, которые боялись Интернационал больше, чем какую-либо другую революционную организацию Франции.

Хотя члены МАТ занимались социальными проблемами больше, чем какие-либо другие революционеры, у них тоже не было четкого представления о том, что следовало делать. Но была одна идея, очень популярная среди революционеров самого разного толка и быстро распространившаяся в народе. Это была идея местного самоуправления — свободной Коммуны. Она состояла в требовании, чтобы все аспекты жизни, включая оборону и поддержание порядка, управление, налоги, услуги, медицину и обеспечение бедных, контролировались самим городом и его избранным Советом — Советом Коммуны. Эта идея восходила к истории средневекового городского самоуправления, к коммунальной революции 12 века против феодалов и сеньоров, движению за вольные города. Идея территориальной децентрализации выдвигалась в 1860-х гг. и в умеренных и буржуазных кругах, тем более с учетом того, что Париж не имел собственного городского управления с 1848 г. Среди левых идея приняла форму требования «революционной Коммуны» как формы суверенитета революционного народа — в духе Парижской Коммуны 1792-1793 гг. и секций революционного Парижа.

Таковы были силы и идеи, выступившие на поверхность после падения Империи. Но на первом плане по-прежнему стояли национал-патриотические, а не социально-революционные требования и лозунги — «национальная оборона». И по мере того, как правительство проявляло все больше неспособности продолжать войну и все больше готовности пойти на мир с Пруссией, парижское население — прежде всего, рабочие и мелкая буржуазия — самоорганизовывалось.

Самоорганизация трудящихся

Одной из форм такой самоорганизации были так называемые Клубы. Еще в период конца Империи в Париже стало проводиться множество публичных собраний. Население, активно не участвовавшее в политической жизни с июня 1848 г., открывало ее для себя. С первых же дней республики политические собрания граждан стали проходить систематически. В них участвовали тысячи жителей того или иного квартала или сторонников какой-либо группы. Участники таких митингов принимали резолюции; одной из основных тем были обращения к правительству с требованием вести «революционную войну», провести чистку бонапартистских элементов и т.д. Традиция собрания жителей кварталов по не-сколько раз в неделю восходила к традициям Французской революции 18 века с ее секциями — собраниями жителей. Опираясь на аргументы эффективной обороны, клубы поднимали фактически и вопросы народного суверенитета и социальные вопросы. Они требовали раздачи оружия народу, обеспечения населения продовольствием, выдвигали лозунг Коммуны, который с конца декабря 1870 г. стал обычным в клубах.

В Парижских округах стали возникать «народные комитеты округов», ставивших перед собой задачу осуществлять контроль над 20 мэрами округов города или при необходимости сменить их. Важнейшую роль в создании этих комитетов («республиканских комитетов», «комитетов бдительности и обороны» и т.д.) сыграли секции Интернационала. МАТ в Париже имела двойную структуру — территориальную и профессиональную. Первая была образована квартальными секциями, соединенными в «Федерацию парижских секций» (другое название — «Федерация рабочих обществ»). Профессиональная структура состояла из «Федеральной палаты рабочих обществ». Парижский федеральный совет Интернационала с начала сентября призывал соединить революцию и патриотизм и организовать республиканские комитеты «как первые элементы будущих революционных коммун».

Именно по инициативе МАТ, Федеральной палаты и групп граждан стали проводиться народные собрания, на которых формировались комитеты. В их задачу входила также организация обороны и распределения продуктов.

Окружные комитеты парижан вскоре объединились в федерацию — Центральный республиканский комитет 20 округов (по 4 делегата от окружных комитетов), собравшийся впервые 11 сентября и воспринимавший себя как своего рода контрвласть. Окружные комитеты продолжали активную работу. Народные собрания в кварталах проводились регулярно и определяли состав членов комитета. Комитеты представляли свои резолюции в ЦК. На их основе можно составить представление об их требованиях и программе. Так, один из наиболее продвинутых комитетов (3-го округа) требовал, среди прочего, ликвидации прежней полиции, изгнания бонапартистских элементов, отмены всех ограничений гражданских свобод, отделения церкви от государства и установления чисто светского образования, введения выборности офицеров в «национальной гвардии», проведения выборов в Коммуну, экспроприации всех продовольственных запасов и их бесплатного рационированного распределения, возвращения всех необходимых вещей, заложенных в ломбарде. Секции Интернационала в 3 округе предложили правительству принять декрет об экспроприации мастерских и фабрик, всех учреждений, могущих производить вооружение и амуницию. После установления мира эти предприятия должны были быть переданы рабочим ассоциациям, которые бы вели их за свой счет и выкупили бы их за счет продукции. Федеральная палата рабочих обществ во множестве прокламаций требовала коммунальной организации кредита, обмена и ассо-циации, чтобы обеспечить работнику полную стоимость его труда.

22 сентября ЦК 20 округов провозгласил: «Спасение Франции и европейской революции зависит от Парижа». 28 сентября ЦК 20 округов опубликовал манифест за «суверенную коммуну, которая осуществит революционный разгром врага и затем установит гармонию интересов и прямое самоуправление граждан». ЦК постоянно требовал от правительства назначения выборов в Коммуну, впрочем, под нажимом правительства, с начала октября это слово было заменено на «выборный муниципалитет». 8 октября он организовал народную манифестацию за Коммуну, но она закончилась неудачей.

Недовольство населения правительством росло по мере новых военных поражений. 31 октября 1870 г. одновременно с вестью о падении Меца распространилось известие о перемирии с Пруссией. Тысячи людей вместе с национальными гвардейцами наводнили двор ратуши — местопребывания правительства, объявили его низложенным. Парижане требовали отменить перемирие, продолжать сопротивление и сформировать Коммуну. Бланкисты захватили здание ратуши. Правительство выиграло время, объявив о назначении выборов в Коммуну, а затем нарушило обещание и подавило выступление. Многие ведущие революционные активисты были арестованы.

После 31 октября ЦК 20 округов пытался удержать инициативу, отстаивая «бесспорное право народа на Коммуну». 1 января 1871 г. ЦК был переименован в «Делегацию 20 округов». В ночь с 5 на 6 января 1871 г. по городу было расклеено ее воззвание (т.н. «красная афиша»), призывавшая народ Парижа взять свою судьбу в собственные руки, создать Коммуну — единственное средство спасения и осуществить всеобщее вооружение народа. С начала февраля 1871 г. «Делегация» стала готовиться к созданию «революционной Коммуны наподобие 1792 г.».

Между тем, положение парижан продолжало ухудшаться. Германская осада продолжалась 4 месяца; жизненные припасы давно подошли к концу, голод стал обыденным явлением. Конина считалась лакомством. Люди ели мышей, собак, крыс, кошек. Дрова были на вес золота. Возросла детская смертность.

Характерно, что в это время предпринимались общественные инициативы по организации снабжения города. Рабочий активист, член Интернационала Варлен основал систему потребительских кооперативов (к 18 марта 1871 г. таких кооперативов было 4). Будущий член Коммуны Альикс организовал в сентябре 1870 г. «новые столовые», объединенные в «Социальную коммуну Парижа». Еще в период осады пытались стихийно разработать службы эгалитарного распределения с помощью рационирования.

Несмотря на трудности, население не хотело капитуляции, к которой склонялись имущие классы. Рабочие кварталы возмущались предстоящими переговорами с пруссаками. 21 января представители всех клубов собрались, чтобы принять последнее решение, пока не наступило окончательное поражение. Туда же явились национальные гвардейцы; поддерживалась связь с комитетами. Было решено назначить вооруженное выступление на следующий день. Заседание закрылось под крики: «Да здравствует Коммуна!». 22 января несколько полков национальной гвардии восстали, но были тотчас же разогнаны регулярными войсками при содействии национальных гвардейцев из имущих классов. Последовали новые аресты; власти распорядились закрыть все клубы Парижа. Наконец, 28 января Бисмарк и французский мининдел Фавр подписали перемирие. Условия гласили: прекращение боевых действий на 15 дней, немедленный созыв Национального собрания, занятие пруссаками фортов, разоружение всех парижских войск, кроме одной дивизии, выплата Парижем 200 миллионов франков в течение 15 дней.

8 февраля 1871 г. состоялись выборы в Национальное собрание. Интернационал и комитет рабочих организаций выставили собственных кандидатов. В Париже левые имели успех, но провинция проголосовала за правых, надеясь, что они принесут мир. Из 750 депутатов 450 были монархистами. Новый парламент собрался в Бордо — подальше от Парижа. Было создано новое правительство во главе с монархистом Тьером. Париж воспринял это как объявление ему войны. 20 и 23 февраля столичные комитеты бдительности объявили, что во имя суверенитета народа отвергают любое Учредительное и Национальное собрание и признают только управление городом революционной Коммуной, состоящей из делегатов от социально-революционных групп этого города..

Накануне вступления в столицу прусских войск Париж все более волновался. Манифестации следовали одна за другой. Войска, бросаемые на их усмирение, братались с народом. Тюрьма Сент-Пеленси была взята приступом, а политические заключенные освобождены. С 6 февраля проходили собрания национальных гвардейцев, 15 февраля было одобрено введение к уставу национальной гвардии, в котором речь шла о замене армии народной милицией. 28 февраля собралась комиссия по выработке устава ЦК национальной гвардии. Представители военных комитетов и командиры батальонов высказались за то, чтобы не впустить прусские войска, предместья вооружались. Однако Интернационал и федерация рабочих ассоциаций отговорили население от выступления, опасаясь неминуемой бойни. Когда 1 марта германские войска вступили в Париж, город встретил их бойкотом и публичным трауром. 3 марта войска противника были выведены.

Революция началась

3 марта делегаты батальонов национальной гвардии решили поручить будущему ЦК перед лицом монархического состава парламента заботиться о сохранении республики вплоть до выхода Парижа из состава Франции. Правительство Тьера явно ориентировалось на конфликт, бросая революционно настроенному Парижу один вызов за другим. Оно приняло решение перенести резиденцию власти из Парижа в Версаль, назначило начальником национальной гвардии ненавистного парижанам генерала Д`Ореля.

Прекращение военных действий в первое время почти не отразилось на материальном положении большинства трудящихся. Цены на продукты оставались недоступно высокими; смертность почти втрое превышала довоенную. Народ периодически громил лавки, в районе рынка вспыхивали беспорядки.

Правительство настроило против себя не только рабочих, но и мелкую буржуазию. Вызванный войной экономический кризис вызвал лавину банкротств, но правительство отказалось продлить срок платежа по векселям. С 13 по 17 марта было опротестовано векселей на 150 тысяч франков. Для мелкой буржуазии это значило разорение, для рабочих — рост безработицы. Недовольство в Париже стало всеобщим. 15 марта 215 батальонов национальной гвардии избрали ЦКНГ. У него не было четкой классовой программы, речь шла о защите республики от попыток восстановления монархии. 18 марта правительственные войска попытались отобрать у национальной гвардии 250 имевшихся у нее пушек. При помо-щи населения пушки были отбиты. Правительство Тьера в панике бежало из Парижа в Версаль. Толпа расправилась с ненавистным сенатором Тома; генерал Леконт был застрелен собственными солдатами. Национальная гвардия заняла казармы, типографию, ратушу, над которой взвилось красное знамя. Население принялось возводить баррикады. 19 мар-та ЦКНГ начал заседание в ратуше, завладел министерствами и правительственными учреждениями и назначил выборы в Коммуну на 23 марта. Было решено отменить осадное положение и военные суды, освободить политзаключенных. Мэры 20 округов, депутаты парламента от Парижа и предпринимательские круги пытались посредничать между восставшим городом и правительством Тьера и урегулировать конфликт миром, но все эти попытки провалились.

ЦКНГ считал себя временным административным органом, не имеющим полномочий на приятие каких-либо кардинальных мер. Так, он не принял предложение Варлена отложить платежи по векселям. ЦКНГ не захватил Французский банк, а занял у него 1 миллион франков, которые были пущены в т.ч. на пособия 300 тысячам парижских безработных. Он не организовал и немедленный поход на растерявшийся Версаль, позволив клике Тьера собрать силы и перейти в контрнаступление. Более того, он приказал народу прекратить разгром редакций реакционных газет.

Многие революционеры в те дни критиковали решение сосредоточиться на выборах Коммуны. Большинство членов ЦК 20 округов в конце концов выступило в поддержку ЦКНГ, но критиковало его за нерешительность и промедление. По их мнению, следовало действовать скорее, ибо сейчас нужны революционные меры, а не выборы. Федерация парижских секций Интернационала колебалась в поддержке ЦКНГ и лишь 23 марта выпустила манифест в поддержку Коммуны, туманно призвав к «свободе, равенству и солидарности», к «реорганизации труда» на новых основах. Временная комиссия 1-го округа Парижа еще 3 апреля заявляла: революция самодостаточна и легитимна, она не нуждается в легитимации посредством выборов.

По справедливому замечанию Кропоткина, трудовой народ Парижа не знал, что ему надо сделать в день революции. В последствии это станет главным аргументом последователей Кропоткина против марксистов, отрицающих возможность разработки проектов утопии. Парижане не были подготовлены к сознательному революционному действию, весьма смутно представляя себе свои задачи, не имели планов конкретных социальных преобразований. И все это несмотря на огромную тягу и способность к самоорганизации. «Вместе с мелкой буржуазией он (народ) кричал в марте 1871 года: «Коммуна!». Но ни в 1848, ни в 1871 году он не имел ни малейшего понятия о том, как решить вопрос о хлебе и труде ни в Республике, ни в Коммуне. «Организация труда», этот лозунг 1848 года… был так смутен, что под ним можно было разуметь все, что угодно; то же самое можно сказать о столь же смутно понимавшихся тогда идеях коллективизма, высказанных в… Интернационале. Если бы в марте 1871 года организаторов Коммуны спросили, что нужно сделать для разрешения вопросов о хлебе и труде, то произошло бы истинное вавилонское столпотворение самых противоречивых ответов. Нужно ли было завладеть фабриками и заводами во имя Парижской Коммуны? Можно ли было захватить частные здания и провозгласить их общественной собственностью восставшего города? Нужно ли было объявить все богатства, нагроможденные в Париже, общественным достоянием французского народа и употребить эти могущественные средства в целях освобождения..? Ни на один из этих вопросов в народе не было сложившегося мнения. Занятый нуждами каждодневной борьбы, Интернационал упустил из виду основательное обсуждение этих вопросов».

В обращении ЦКНГ от 20 марта Париж назывался «вольным городом». Накануне он призвал другие города и районы Франции следовать примеру Парижа. 19 апреля Парижская Коммуна приняла свою политическую программу («Декларацию к французскому народу»). В ней значились следующие основные пункты: республика, абсолютная автономия Коммун по всей Франции, соединяющихся в общефранцузскую ассоциацию, право Коммун принимать бюджет, собирать и распределять налоги, руководить общественными службами и коммунальным имуществом, избрание должностных лиц на основе принципа постоянного контроля и переизбираемости, гарантия индивидуальных свобод, свободы совести и свободы труда, постоянное участие граждан в коммунальных делах, организация обороны с помощью НГ. Предполагалось, что Коммуны, возникшие таким образом, затем соединятся в нечто общее.

Провинция

Коммунальная революция охватила не только Париж, но распространилась и в провинции. В Лионе еще 4 сентября 1870 г. был создан Комитет общественного спасения, преобразованный 15 сентября в выборный муниципалитет. Большинство его членов составляли рабочие представители и радикальные революционеры. Они добились принятия коммуналистских мер: создания народной национальной гвардии, введения светских школ, введения налога на собственников. В город прибыл Бакунин, который вместе с Ришаром и Бастелика попытался продвинуть революцию в социальном и антиавторитарном направлении. По их инициативе были созданы из членов Интернационала в Лионе и Марселе Центральный комитет спасения Франции и Лигу Юга. 28 сентября 1870 г. во время протестов рабочих судоверфей Бакунин организовал захват ратуши и провозгласил Коммуну. В изданной «Красной афише» выдвигалась идея «революционной федерации Коммун». В ней говорилось, что французская нация оказалась на краю гибели и спасти ее может с помощью отчаянного действия только народ, ставший полным хозяином себя самого. «Ликвидация административной и правительственной машины государства стала необходимостью». Должна была установиться «народная справедливость», налоги не должны были больше уплачиваться и т.д. Но восстание было быстро подавлено буржуазными батальонами, а Бакунин арестован и выслан. В начале ноября народ вновь безуспешно попытался захватить ратушу. Власть в городе принадлежала правительственному префекту, но над ратушей до 2 марта продолжал развеваться красный флаг. 22 марта 1871 г. после событий в Париже префект был арестован рабочими батальонами национальной гвардии, 23 марта временная комиссия назначила выборы в Коммуну. Однако она проявила нерешительность и пошла на соглашение с властями 25 марта. Но в народных кварталах продолжали работать эмиссары Парижской Коммуны. С помощью анархистов они организовали новое восстание 30 апреля. Был захвачен ряд мэрий, воздвигнуты баррикады. Однако 1 мая восстание было подавлено с использованием артиллерии и пулеметов.

В Марселе еще 7-8 августа 1870 г. тысячи демонстрантов ворвались в мэрию и создали Революционный комитет. Уже 10 августа выступление было подавлено. В городе действовала сильная секция Интернационала во главе с Бастелика, требовавшая закрытия религиозных школ, отделения церкви от государства, сокращения оклада чиновников и введения на-лога на богачей. 1 ноября восставшие захватили ратушу, и объявили Коммуну. Однако в течение 24 часов в городе был восстановлен прежний порядок, поскольку власти воспользовались отсутствием согласия между различными ассоциациями. В городе сохранялось неустойчивое равновесие между буржуазной и рабочей гвардией, действовали революционные клубы. 23 марта 1871 г. рабочие отряды национальной гвардии захватили префектуру; радикалы и рабочие активисты организовали департаментскую комиссию. Коммуна во главе с республиканцем Кремье продержалась до 4 апреля. Движение поддерживалось не только рабочими, но и мелкой буржуазией, что придавало неопределенный характер ее целям и средствам. Парижские эмиссары, люди молодые и неопытные, не смогли организовать сопротивление правительственной армии, мелкая буржуазия в критический момент проявила нерешительность. В итоге отряды флота и бур-жуазной национальной гвардии с использованием пушек подавили движение, была устроена кровавая расправа. Убито св.150, арестовано более 900 человек.

В Алжире 5 сентября 1870 г. тысячи французских рабочих и радикалов устроили массовую манифестацию и свергли императорскую колониальную власть. Во всех городах с европейским населением были созданы комитеты обороны, требовавшие участия в управлении, чистки от бонапартистов, ликвидации военного режима. Но представитель новой власти — префект не допускал их к реальному контролю и добился удаления рабочих из их состава. По инициативе алжирских секций Интернационала была создана Республиканская ассоциация. Она выступала за превращение Алжира в федерацию муниципалитетов-коммун. В составе РА были не только французы, но и некоторое количество арабов и берберов. При этом ассоциация не поддерживала идеи национальной арабской независимости Алжира, хотя допускала возможность отделения от Франции, если на континенте победит монархия. В то же время она считала, что национальная гвардия должна бороться не только с монархистами, но и с восстаниями, руководимыми местными феодалами и вождями. Национальная гвардия с выборным командным составом была подчинена комитетам обороны и выборным муниципалитетам. Председателем Комитета обороны и мэром Алжира был Вюйермоз, сторонник мелкобуржуазной демократии. 28 октября рабочие-европейцы и арабская беднота штурмовали и захватили дворец генерал-губернатора. После капитуляции французской армии под Мецем в Алжире вспыхнули новые манифестации. 7 ноября РА потребовала передать всю власть комитетам обороны. На следующий день КО и муниципалитет Алжира избрал Вюйермоза временным чрезвычайным комиссаром. Было объявлено, что основой демократии является коммуна, а страна будет федерацией коммун. Однако уже 11 ноября Вюйермоз поспешил передать власть правительственному комиссару, переподчинившему себе национальную гвардию и развернувшему чистку революционных элементов. После провозглашения Парижской коммуны РА послала делегацию в Париж. В Алжире был вновь поставлен вопрос о Коммуне, но умеренные сорвали его решение. Ситуация усугубилась началом нового арабского восстания. На его подавление в апреле Версальское правительство прислало нового генерал-губернатора, который без больших трудностей разогнал муниципалитет и национальную гвардию.

В Сент-Этьене рабочие активисты и либералы из «Республиканского альянса» требовали Коммуны еще после 4 сентября 1870 г. 23 марта 1871 г. революционеры, собравшиеся в одном из клубов, вместе с местным комитетом НГ потребовали провозгласить Коммуну, муниципальный совет подал в отставку. 24 марта продолжались переговоры сторонни-ков Коммуны с мэром и префектом. После убийства в перестрелке одного из рабочих ратуша была взята, клуб и офицеры НГ сформировали «правительственную комиссию» и назначили выборы на 29 марта. Однако в городе царила сумятица, и 28 марта войска без сопротивления вновь заняли ратушу.

В рабочем сталелитейном городе Крезо 24 марта 1871 г. произошло восстание в поддержку революционного Парижа. 25 марта демонстранты потребовали Коммуны, которая и была провозглашена на следующий день. 27 марта в город вернулся префект с 1000 солдат. Продолжались демонстрации против версальцев, но стороны избегали столкновений. Мало-помалу национальная гвардия была разоружена, а борьба переведена в русло муниципальных выборов.

В Нарбонне 12 марта 1871 г. 2 тысячи демонстрантов требовали вооружения национальной гвардии и принятия крас-ного знамени. 24 марта народ захватил мэрию и провозгласил Коммуну, продержавшуюся 8 дней. 31 марта выступление было подавлено: восставшие сдались под угрозой бомбардировки города.

В Тулузе префект-республиканец отказался подчиниться решению Тьера о своем смещении. Опираясь на НГ, он согласился с провозглашением Коммуны. Но одновременно тайно известил версальцев о своей верности. Когда прибыл новый префект, ему не было оказано никакого сопротивления. Либералы попросту подставили рабочих.

В Лиможе агитацию за Парижскую Коммуну велась с 23 марта. 4 апреля солдаты, которым было приказано идти на Париж, братались с рабочими. Часть НГ захватила префектуру и провозгласила Коммуну. Однако в тот же день после боев с регулярной армией восстание было подавлено.

Итак, коммунальные восстания вспыхнули почти одновременно в различных крупных центрах, но с первых же шагов терпели поражение из-за разнородного состава участвовавших сил. Волнения продолжались. Но Париж остался один.

Париж

Выборы в Совет Коммуны Парижа все же состоялись 26 марта. Выборы проводились по норме: 1 представитель от 20 тысяч населения. Всего было выбрано 86 (90) человек, в том числе 17 (18) буржуазных либералов и радикалов, которые вышли из Коммуны в первые же дни. Осталось 68 человек. Социальный состав, по одному из французских источников, был следующим: 12 журналистов. 2 художника, 1 архитектор, 1 инженер, 3 адвоката, 3 врача, 1 фармацевт, 1 ветеринар; 25 рабочих различных специальностей, 12 ремесленников, 4 служащих, 4 торговца. Советские исследователи дают такие цифры: 32 представителя интеллигенции, лиц свободных профессий и военных (журналисты, адвокаты, врачи, офицеры и пр.), 25 рабочих. 8 служащих, 1 ремесленник, 2 мелких предпринимателя. Точную принадлежность членов Совета Коммуна к идейным течениям определить довольно трудно. Французский источник дает такие цифры: 14 активистов Интернационала, 9 активистов бланкистских групп, около 20 якобинцев и 25-30 «независимых революционеров». Советские исследователи — такие: 19 якобинцев, 18 бланкистов, 13 прудонистов, 10 коллективистов-федералистов («левых прудонистов»), 3 — близки к Бакунину, 2 — близки к Марксу. В любом случае, тенденция видна достаточно ясно. В Совете образовалось свое «большинство», группировавшееся преимущественно вокруг якобинцев, бланкистов и независимых , и «меньшинство», состоявшее преимущественно из прудонистов и коллективистов. Первые больше интересовались политической революцией, вторые — социальной. Впоследствии в Совет 16 апреля проводились довыборы.

Первое заседание Совета состоялось 28 марта 1871 г. под председательством старого друга Прудона Белэ. На следующий день новый муниципалитет был официально переименован в «Парижскую Коммуну».

Смена названия не была чистой формальностью. Коммуна действительно сломала старую государственную структуру, заменив ее коммунальным управлением. Рядом декретов и постановлений она объявила недействительными решения версальского правительства, то есть, по существу, объявила о независимости Парижа. В программе Коммуны Париж обосновывал свое право организовывать жизнь по-своему, предложив остальным регионам страны вступить в новые, равноправные, федеративные отношения (в будущем допускалось создание администрации из представителей коммун, которая будет заниматься только общенациональными делами). Была упразднена регулярная армия и прежняя полиция. Единственной вооруженной силой в городе признавалась НГ — народное ополчение. Был установлен максимальный размер жалования работникам коммунальных служб — 6 тыс. франков в год, что не превышало размеров средней зарплаты. Бежавшие чиновники старого режима были заменены коммунальными служащими. Административные обязанности были разделены между членами самой Коммуны, которые возглавили 10 тематических и отраслевых ко-миссий: исполнительную, военную, продовольствия, финансов, юстиции, общественной безопасности. Труда, промышленности и обмена, общественных служб, внешних сношений, просвещения. Во главе окружных мэрий были поставлены члены Коммуны, избранные от соответствующих округов. Выборность, сменяемость и ответственность всех должностных лиц были принципами работы Коммуны.

Что же представлял из себя коммунальный режим 1871 года? Мы имеем дело с противоречивой смесью элементов народного самоуправления, т.е. общих собраний, с одной стороны, и сильной муниципальной власти, с другой. Грань между ними еще не представляли себе со всей отчетливостью.

Коммуна была попыткой пролетариата разбить ярмо государства, она открыла новую историческую эру. «В 1871 году, — писал Кропоткин, — народ Парижа, который так низверг правительства, сделал лишь первую попытку восстания против самой правительственной системы: он впал в правительственный фетишизм и дал себе правительство. Последствия известны». Коммуна не порвала «окончательно с традицией государства, представительского правления, и все это не пытались достигать в пределах Коммуны методом организации «от простого к сложному», объявляя при этом независимость и свободную федерацию Коммун». «Вместо действия для себя… люди доверились своим представителям, отдали им в руки всю инициативу». Вероятно, это является оборотной стороной коммунализма, восходящего к средневековому городу. Ведь в последнем также не разделяли представительную и прямую демократию, а использовали и то и другое. Анархо-коммунистический идеал безгосударственного самоуправления, основанного на суверенных общих собраниях и полностью подконтрольных им советах, в то время еще полностью не сформировался в 1871 г, и, по-существу, именно опыт Коммуны способствовал его формированию.

Однако, вот парадоксальный факт: парижское население в 1871 г. не смогло создать столь же стройную систему народного самоуправления, какую представляли из себя секции 1792-1793 гг. — регулярные общие собрания обитателей парижских кварталов. Может быть, чем дальше от Средневековья, тем сильнее сказываются последствия разрушения общества коммерциализацией и конкуренцией, и, соответственно, тем слабее силы самоорганизации?

Народные собрания (территориальные и профессиональные) в 1871 г. были активны и многочисленны, но они не сложились в единую структуру и не могли превратить членов Совета Коммуны в своих простых делегатов с императивным мандатом. Члены Совета были наполовину делегатами, наполовину депутатами. Тогда левый прудонист, а затем анархо-коммунист Лефрансэ описывал это следующим образом: «Не отменять правительственное действие, а поддерживать его с помощью прямого участия всех интересов в управлении; Коммуна — это исполнительный аппарат народной воли, но без права передавать суверенитет третьим лицам».

Через 10 лет после Коммуны ее участник Вайан в анархистском журнале «Ни бога, ни хозяина» противопоставлял ЦК 20 округов выборной Коммуне: «Вместо революционной Коммуны Париж стал выборной Коммуной… По самому факту своего выборного происхождения она не могла обладать тем единством действия и энергией, какие имеет комитет, спонтанно, революционно созданный восставшим народом. Несмотря на всю свою добрую волю, она не могла иметь те результаты, какие в свои лучшие дни имел ЦК 20 округов…». Не удивительно, что Совет Коммуны проявил, по словам Кропоткина, «полное революционное бессилие» в социальных вопросах и, фактически, тормозил народную инициативу пролетариата. К примеру, 3 апреля на заседании Коммуны депутат Растуль потребовал, чтобы никто не имел права трубить сбор без решения исполнительной комиссии. 5 апреля соответствующее решение было принято. Однако народные стихийные инициативы такого рода с сооружением баррикад продолжались весь апрель. 6 апреля Коммуна распустила окружные комитеты НГ, централизуя командование в ущерб местной инициативе. То же самое происходило и с социальными инициативами, не санкционированными Советом. Так, когда в официальной газете Коммуны было опубликовано извещение за подписью члена ЦКНГ Грелье о сожжении в течение 48 часов всех обязательств по государственным ценным бумагам, на заседании Коммуны 21 мая прудонисты, якобинцы и часть бланкистов потребовали опровержения заметки и немедленных репрессий против его автора. Было поручено Комитету общественного спасения принять меры пресечения «против гражданина Грелье и его сообщников». Интересно, что предложение внес ни кто иной, как Лефрансэ, который через несколько лет станет одним из первых анархо-коммунистов.

Народные организации

Что представляли собой народные организации периода Парижской Коммуны и чего они хотели?

Основной формой народного самоуправления оставались клубы. После 18 марта их количество значительно возросло. При Коммуне они возникали почти повсюду, кроме 7,8 и 16 округа. В центральных кварталах 1,3, 4-6 округов они были наиболее многочисленны. Клубы издавали свои бюллетени; большинство из них существовали несколько дней, но не-которые — дольше: «Красная», «Пролетарий», «Коммунальный бюллетень» и т.д. Социальный состав точно неизвестен. Вход был иногда бесплатным, чаще 5-25 сантимов (своего рода членские взносы). Клубы собирались в самых различных местах — в школьных и университетских аудиториях, в закрытых театрах, в банкетных и спортивных залах. Когда количество участников возросло, были экспроприированы помещения церквей, но днем обычно туда пускали верующих для богослужений. Заседания проходили по вечерам. Вело их обычно бюро в составе председателя и 1-2 членов, бюро обновлялось регулярно, иногда по несколько раз за вечер. Заседания начинались с сообщений о предыдущих заседаниях, о новостях и местных решениях. Затем переходили к дебатам, выступали ораторы, принимались решения. Клубы долго не имели формальной связи, только с 15 мая началась работа Федерации клубов, которая размещалась перед ратушей, ее бюро заседало ежедневно.

Клубы имели 3 задачи: образования, информации и выражения мнений. На них обсуждались наиболее актуальные общественные вопросы: труд и капитал, практические средства организации, функции и задачи Коммуны, женские проблемы. В плане информации клубы были местом, где жители могли узнать о состоянии снабжения и борьбе с версальцами. Обсуждались решения Коммуны, каждый мог выступить с их критикой. Если по этой критике принималось соответствующее решение, оно немедленно направлялось в ратушу. Клубы обсуждали различные инициативы и добивались их реализации: в области зарплаты, медицинского обслуживания, снабжения (создание муниципальных мясных магазинов). Клубы добивались установления практики обязательного присутствия на заседании одного из членов Коммуны. Хотя это не было осуществлено, некоторые члены Совета часто бывали на таких заседаниях индивидуально.

Излюбленными темами на заседании клубов были оспаривание права собственности, необходимость освобождения труда и введения налогов на капитал, критика бюрократии, армии, полиции, требования развития образования. Среди тем были и права женщин, проблемы алкоголизма, проституция.

С зимы 1870-1871 гг. клубы выступали за проект Коммуны, которая бы состояла из рабочих ассоциаций, заменяющих хозяев, крупные компании и в частности железнодорожные компании, откуда изгонят акционеров, администраторов и иных паразитов.

ЦК 20 округов после избрания Коммуны быстро терял влияние, хотя его заседания происходили иногда ежедневно. Он пытался выдвинуть более конкретную программу революции. В третьем манифесте ЦК 20 округов в связи с выборами в Коммуну развивалась программа политического устройства в духе федерации коммун. В документе, в частности, говорилось: «Посредством революции 18 марта, благодаря стихийному и отважному усилию НГ Париж возвратил себе автономию, то есть право организовывать свою общественную силу, свою полицию и финансовую администрацию». Эта автономия рассматривалась как продолжение «традиции старых коммун и французской революции». В манифесте был предложен перечень необходимых преобразований: политических (индивидуальные свободы, выборность на всех уровнях с императивным мандатом, ликвидация постоянной армии и полицейских префектур и т.д.); экономических («немедленная реорганизация округов города в соответствии с промышленным и торговым положением каждого квартала», «беспрестанное изучение и принятие наиболее адекватных мер для того, чтобы обеспечить производителя капиталом, орудиями труда, сбытом и кредитом»), социальных («интегральное и профессиональное» светское образование, «организация системы коммунального страхования против любого социального риска, включая безработицу и болезнь). В целом, речь шла о прудонистско-социалистической программе.

Манифест Интернационала, опубликованный 27 марта, требовал «свободы, равенства, солидарности», «обеспечения порядка на новых основах, первой предпосылкой которого будет реорганизация труда».

Социальные преобразования?

В Комиссию труда и обмена Коммуны поступали многочисленные проекты от различных самоуправляемых инициатив, касающиеся реорганизации социальной жизни. Так, Ф.Каролюс предложил в апреле, чтобы все трудящиеся каждой отрасли объединились а федерацию, а те затем — в Федерацию всех парижских ассоциаций. Рабочие синдикальные пала-ты должны были провести обследование, чтобы установить наличные производственные силы и для беспрепятственного определения спроса и предложения. Будущие объединенные ассоциации должны были финансироваться «Федеральным банком». Один рабочий-скульптор, член Интернационала, предложил создать отраслевые корпорации, подразделенные по секциям или округам», то есть соединить профессиональную организацию Парижа 1871 г. с секционной системой Парижа 1793 г. Соединением должен был служить дом, в котором размещались бы коммунальные предприятия, оказывающие услуги и выполняющие работы по самым выгодным ценам. Автор проекта предполагает разорять предпринимателей с помощью конкуренции, поддерживать стачки, постепенно расширять число корпораций, создавая сферу, свободную от коммерции и капитала. Та могла бы служить примером и способствовать установлению «всеобщей ассоциации» трудящихся под влиянием Интернационала.

В период Коммуны получили дальнейшее развитие «новые столовые», основанные Альиксом, правда лишь в рамках 8 округа. Были выпущены потребительские книжечки, распространяемые среди тех, кто пользовался столовыми. В них отмечались в обмен на труд количество и вид предоставляемых благ: порционные боны (овощи суп), боны на хлеб, вино, мясо, одежду, дрова, уголь, «прочие объекты» (шоколад, кофе, сахар), жилье и, наконец, «боны обмена» (если сумма труда была выше, чем сумма выданных бонов). Каждую неделю производился расчет; аванс, указанный на обложке, позволял требовать трудовых услуг или в случае отказа не выдавать новые боны. Альикс предполагал затем расширить эту систему, создав специальные мастерские и муниципальные рынки для продажи изготовленных на них товаров. Удалось привлечь некоторое число женщин к медицинскому уходу. Альикс предложил в Коммуне организовать помощь бедным и старикам. Ему было заявлено, что администрация округов с этим не справляется.

Организации Интернационала, выдвигая своих «революционно-социалистических» кандидатов Коммуну, обещали осуществить социальные мероприятия по реорганизации трудовых отношений на новых началах. Они и раннее требовали развития рабочих ассоциаций как основы экономической кооперативной системы, альтернативной капитализму. Это была старая прудонистская идея, разделявшаяся и многими французскими коллективистами. Однако Совет Коммуны не торопился выполнять эти требования рабочих. Рабочие производственные общества возникали еще в период Империи, и Коммуна обязалась в принципе оказывать им покровительство. Согласно учету Коммуны, к 14 мая в Париже было 42 таких рабочих производственных ассоциации по профессиональному принципу. Согласно старой идее французских организаций Интернационала, следовало передать в их руки жизненно важные средства производства. Рабочие организации предлагали передать ассоциациям брошенные владельцами предприятия. Но большинство членов Коммуны проявило удивительное, временами даже рабское уважение к принципу собственности и заботу о собственниках.

Социальные мероприятия, осуществленные Парижской Коммуной, в большинстве своем не выходили за рамки социал-реформизма, стремившегося, чтобы и собственники-волки были сыты, и рабочие-овцы целы. Почти сразу же после создания Коммуна отменила задолженности населения по квартплате и отсрочила внесение квартирных платежей с 1 ок-тября 1870 по 1 июля 1871 г., однако ее членам и в голову не пришла мысль о социализации жилья. Была приостановлена продажа вещей, заложенных в ломбарде. Церковь была отделена от государства, а церковное имущество национализировано (прудонисты выступили против такого посягательства на собственность, что они и впоследствии делали не раз).

13 апреля коммунальная комиссия труда и обмена представила три законопроекта о платежах по просроченным векселям и другим обязательствам. Цель всех трех заключалась в оживлении системы кредита и обращения капитала. При этом авторы — прудонист Белэ и прудонист Журд вместе с коллективистом Варленом — стремились соблюсти интересы как должников, так и кредиторов. Белэ предлагал отсрочку выплаты, а часть средств вернуть за счет Коммуны. Журд возражал, что Коммуна не имеет права вмешиваться в частные отношения и предлагал выпустить новые долговые обязательства. Бланкист Тридон предлагал трехлетнюю отсрочку выплаты с 2%-ной надбавкой. Большинство членов Коммуны поддержало проект Журда, что с энтузиазмом встретила парижская буржуазия.

Коммуна ликвидировала прежние посреднические конторы по найму и создала при каждой окружной мэрии бесплатные бюро по регистрации предложений и спроса на труд.

Член Интернационала Лефрансэ в конце марта предложил в Совете Коммуны проект создания своего рода органа планирования — «генеральной ассоциации статистики», состоящей из делегатов рабочих ассоциаций, Торговой палаты, Синдикальных палат, директоров Французского банка и руководителей железнодорожных предприятий. Цель — «изучить средства для обеспечения труда и обмена».

В рамках поощрения рабочих производственных ассоциаций Коммуна передала им заказы на пошивку обмундирования для НГ. 16 апреля по предложению Авриаля Коммуна приняла решение о передаче бездействующих мастерских, брошенных бежавшими предпринимателями, в руки рабочих производственных ассоциаций. Однако вначале надлежало провести статистический учет этих предприятий, затем решать должны были третейские суды. К тому же ассоциациям предстояло в будущем выплатить владельцам компенсацию. Тем не менее, многие воспринимали декрет как социалистический. Будущий анархо-коммунист Лефррансэ даже назвал его «первым настоящим шагом к социальной революции». Авриаль привлек к разработке практических мер Союз механиков и Ассоциацию металлистов. 23 апреля они направили делегатов в комиссию по реализации декрета, поручив им «положить конец эксплуатации человека человеком, этой последней форме рабства: организовать труд путем солидарных ассоциаций, коллективно владеющих неотчуждаемым капиталом». Экономическое освобождение труда, указывали рабочие, может быть достигнуто «только через ассоциацию рабочих, которая должна превратить нас из наемных работников в членов производительного товарищества». Как видим, рабочие явно не захотели понять умеренности декрета и потребовали гораздо большего — рабочего управления промышленностью. 24 апреля член комиссии по труду и обмену Франкель призвал синдикальные палаты рабочих ассоциаций к активному сотрудничеству в осуществлении декрета и выделил им помещение. Но потребовался еще месяц, чтобы создать Рабочую комиссию по изучению предприятий. 16 мая к механикам и портным присоединились слесари и ювелиры. Федерация рабочих обществ — главная парижская организация Интернационала — 16 мая созвала «все рабочие корпорации Парижа (синдикальные палаты, общества взаимного кредита, общества сопротивления, общества солидарности, производственные и потребительские ассоциации)» на вторую генеральную ассамблею Комиссии по исследованию и организации труда 18 мая. К сожалению, мы так и не знаем, состоялась ли эта встреча. Вскоре революционному Парижу было уже не до этого.

В итоге осуществления декрета от 16 апреля была конфискована дюжина предприятий, важных с точки зрения обороны, починки оружия и производства амуниции. Одно из них — оружейные мастерские Лувра — с начала мая перешли под управление Рабочего совета, избираемого трудовым коллективом и переизбираемого в любой момент. В него входили представители рабочих, руководителей цехов (также избиравшихся рабочими), директора и делегаты от Коммуны. Совет собирался ежедневно для обсуждения текущих операций и обсуждения предложений, приема на работу и увольнений. Рабочий контроль был установлен и в Национальной типографии. Однако наиболее значительные предприятия города не были затронуты декретом от 16 апреля. Впрочем, в последние дни Коммуны подготовлялась экспроприация одного из крупнейших заводов — «Баррикан».

3 мая Союз женщин для обороны Парижа и ухода за ранеными (фактически — женская секция Интернационала) предложил комиссии труда и обмена создание женских кооперативных производственных ассоциаций и последующее объединение их в федерацию. Проект предусматривал сокращение рабочего дня, равную оплату труда с мужчинами, предоставление мастерским займов, заказов, сырья, вступление ассоциаций в Интернационал. 6 мая Франкель изложил это предложение в Совете Коммуны. Квартальные комитеты Союза женщин должны были провести подготовительную учетную работу. Мастерские должны были открыться в середине мая. Были организованы мастерские по пошивке военного обмундирования, в котором нашли работу безработные женщины. 3 тысячи работниц были трудоустроены в мастерских по изготовлению патронов.

Предложения об экспроприации капиталистических предприятий чаще всего не получали поддержки в Совете Коммуны. Был введен контроль Коммуны над железными дорогами, но предложение Жоаннара от 28 апреля о конфискации имущества «Северной компании» не было поддержано. Не были услышаны намеки военного делегата Клюзере 23 апреля и Шалэна 4 мая об экспроприации крупных заводов «Кэль». Наконец, 4 мая близкий к бланкистам Везинье внес в Коммуну предложение об экспроприации с возмещением всех крупных монополистических предприятий со всем их инвентарем, временной передаче их рабочим ассоциациям, передаче им заказов и открытии кредита. Проект даже не был обсужден.

13 мая Коммуна приняла декрет, направленный против эксплуатации рабочих и работниц, производящих обмундирование для НГ. Представитель комиссии по труду Франкель предложил передавать заказы впредь рабочим ассоциациям. В итоге Коммуна предоставила комиссии право пересмотра контрактов с подрядчиками и решила передавать заказы рабочим организациям. Был также установлен минимальный гарантированный уровень зарплаты. Однако попытки Франкеля внести пункт о (всего лишь!) 8-часовом рабочем дне не были поддержан Коммуной.

Крайне неохотно вмешивалась Коммуна в отношения между предпринимателями и рабочими. Прудонистские догмы гласили, что это не дело посторонних органов (в данном случае, Коммуны). Парижские рабочие пекарен в течение 2 лет боролись за отмену практики ночного труда. Они добивались соответствующего решения от Коммуны. 20 апреля исполнительная комиссия Коммуны приняла его, но хозяева выступили с протестом. 28 апреля Коммуна вернулась к обсуждению этого вопроса. Часть членов Коммуны предложила отложить осуществление декрета. Вийар, Бийорэ, Тейс и другие, как и право-прудонистская печать, считали, что Коммуна не должна вмешиваться в частные вопросы отношений между хозяевами и работниками. Авриаль, Варлен, Ледруа, Малон, другие члены Интернационала поддержали рабочих. «Они могли бы забастовкой заставить хозяев исполнить» свое требование. «Но рабочие пекарен не могут бастовать: государство запрещает им это», — пояснял Авриаль на заседании Коммуны. За свое терпение рабочие были вознаграждено: с 3 мая ночная работа в булочных была отменена. Революционные социалисты 1871 г. с трудом договорились о мере, естественной для самых умеренных социал-демократов 100 лет спустя! Но дальше дело пошло чуть легче: 27 апреля по предложению исполнительной комиссии после многочисленных писем рабочих было принято постановление об отмене штрафов, которые предприниматели налагали на рабочих.

Прудонистская газета «Ла Сосиаль» взывала к буржуазии: успокойтесь, мы не собираемся отнимать у вас ваших завоеваний. Вы на законных основаниях владеете имуществом. Мы хотим встать не на ваше место, а рядом с вами. Мы можем идти параллельно.

Большинство социалистов 1871 г. уважали собственность. Коммуна несколько раз возвращалась к судьбе вещей, заложенных в ломбарде. Для бедного трудового люда Парижа вопрос имел жизненное значение. 25 апреля член комиссии труда Авриаль предложил Коммуне в принципе ликвидировать ломбард как учреждение, а для начала безвозмездно вернуть заложенные инструменты труда, мебель, белье, одежду ценностью менее 50 франков. Прудонисты были возмущены. «Это было бы несправедливостью по отношению к ломбарду; уничтожить ломбард значило бы причинить ущерб собственности, чего мы еще никогда не делали», — заявил Журд. А будущий зять Маркса Лонге объявил, что, по его мнению, и в вопросе о списании долгов по квартплате Коммуна проявила «идеализм» и «сентиментализм», голосовала «сердцем, а не разумом» Коммуна должна примирять интересы, а не действовать в интересах одних против других. Принятие декрета было отложено. Только 6 мая вопрос был поставлен вновь. На сей раз было решено вернуть владельцам вещи стоимостью менее 20 франков.

Коммуна так и не посмела прикоснуться к ценностям, размером в 3 млрд. франков, хранившимся во Французском банке. А ведь кроме обычных муниципальных расходов, она должна была выплачивать пенсии семьям погибших национальных гвардейцев, увеличила жалование учителям и тратила все больше на войну с версальцами. Деньги приходилось униженно выпрашивать в банке. Член Совета Коммуны Амурру предлагал захватить банк и управлять им, председатель одного из клубов и член ЦК 20 округов Троель призывал конфисковать содержащееся там имущество. 12 мая бланкисты попытались занять банк. Но делегат Коммуны прудонист Белэ категорически не допускал даже возможности давления на банкиров в виде присылки национальных гвардейцев.

Как видим, Бакунин был совершенно прав, когда говорил, что Совет Коммуны «стал самым большим препятствием для революции».

Политическая борьба

Мы не будем останавливаться на всех перипетиях и подробностях политической истории Парижской Коммуны. Она проходила в основном под сенью и под давлением боевых действий с версальскими войсками. 2 апреля версальцы открыли кампанию. Война разворачивалась неудачно для Коммуны, которая упустила время для похода на Версаль. Вспыхивали острые разногласия между ЦКНГ и Коммуной и внутри самой Коммуны по военным вопросам, о контроле над национальной гвардией. Военные неудачи побуждали бланкистов и якобинцев требовать централизации власти. Уже 21 апреля было сформировано своего рода «правительство» Коммуны: исполнительная власть была передана собранию делегатов комиссий. 28 апреля член Коммуны Мио предложил создать по примеру 1793 г. «Комитет общественного спасения». При обсуждении вопроса 1 мая вспыхнули острейшие разногласия, которые продемонстрировали, насколько по-разному понимали революцию различные течения. Большинство, состоявшее из якобинцев, бланкистов и независимых, склонялось к сильной диктаторской власти, меньшинство же (члены Интернационала, небольшая часть бланкистов) отвергало всякие чрезвычайные полномочия, доказывая, что слабость Коммуны происходит не от недостатка власти, а от отсутствия организованности, что диктатура не спасает свободы, а подавляет ее. Предложение было принято 45 голосами против 23. Новый КОС был избран всего лишь 37 членами Коммуны из более чем 80. Не удовлетворившись этим, бланкисты и военный делегат Россель в тот же вечер обсудили возможность военного переворота и разгона Коммуны. В конечном счете, по предложению прокурора Риго было решено подождать до возвращения в Париж Бланки, а пока подготовить общественное мнение и добиться ограничения роли ЦК НГ. Утверждали, что 9 мая Россель намеревался действовать в одиночку, но в итоге выступление не состоялось. Россель подал в отставку. Отношения между большинством и меньшинством стремительно ухудшались. Участие меньшинств в избрании нового КОС 9 мая не сгладило противоречий (в новый КОС были снова избраны только якобинцы, бланкисты и их союзники). ЦК НГ предложил Росселю пост диктатора, но тот отказался. Коммуна приказала арестовать его. 12 мая большинство добились от Коммуны решения о том, что КОС имеет право менять состав всех делегаций и комиссий Коммуны. 14 мая меньшинство объявило о бойкоте работы Совета Коммуны и о перенесении работы в округа. В ответ 17 мая в Коммуне был поставлен вопрос об аресте членов меньшинства. Переворот с большим трудом предотвратил старый ветеран-революционер якобинец Делеклюз, использовав весь свой авторитет. Некоторые предупредили также, что национальная гвардия не поддержит аресты. В итоге предложение возглавляемой бланкитстами прокуратуры об аресте было отклонено. 20 мая Федеральный совет Интернационала поддержал призыв об отмене диктаторских полномочий КОС, но призвал к единству. Меньшинство вернулось в Коммуну, но полного примирения так и не произошло вплоть до последнего заседания Коммуны 21 мая. В тот же день версальские войска ворвались в Париж. Последовала неделя ожесточенных и героических боев. Население Парижа воздвигло баррикады и сражалось за каждую улицу. Но силы были неравны. 28 мая все было кончено. Начались дикие репрессии, они унесли жизни, по некоторым подсчетам, 30-40 тысяч человек. Коммунальная революция во Франции была залита потоками крови и подавлена.

Итоги

Какие выводы можно сделать из опыта французских Коммун 1870-1871 гг.?

Прежде всего, коммунальные восстания, как отмечал Кропоткин, «указали, какою должна быть, какою, вероятно, будет политическая форма будущей революции…» «Свободная община — такова политическая форма, которую должна будет принять социальная революция». Однако необходимо в будущем решительно ликвидировать всякие остатки и элементы государственной власти, системы представительного правления и заменить ее прямым самоуправлением народа, объединенного в общие собрания, коммуны и их свободные федерации. «Если не нужно центральное правительство, чтобы приказывать свободным общинам, если национальное правительство уничтожается и единство страны достигается с помощью свободной федерации общин, — в таком случае таким же лишним и вредным является и центральное городское управление… Федеративный принцип, то есть вольные объединения кварталов, промышленных союзов потребления и обмена и т.д. вполне достаточен, чтобы установить внутри общины согласие между производителями, потребителями и другими группами граждан»

Второй вывод. Не следует разделять социальную и политическую революцию, утверждать, что можно начать с первой, а затем перейти ко второй, или наоборот. Революция должна быть именно действием самоорганизованного народа, захватом трудящимися своих предприятий, домов, кварталов, жизненных припасов и предметов потребления — самоорганизованными жителями. «Чтобы общинная политическая революция могла восторжествовать, надо уметь провести одновременно революцию экономическую». «Народ — крестьяне и городские рабочие — должен будет начать сам строительную и воспитательную работу на более или менее широких коммунистических началах, не ожидая приказаний и распоряжений сверху». Немедленная и всеобщая экспроприации власти и собственности устанавливает систему вольного, безгосударственного коммунизма. На основании уроков Парижской Коммуны анархисты в 1870-х гг. выдвинули теорию вольного, анархистского коммунизма, принятого в 1880 г. Юрской федерацией Интернационала. Важную роль при этом сыграли участники Коммуны Элизэ Реклю, Лефрансэ и другие.

Наконец, для победы революции нужно единство трудового народа. Дело в том, что Коммуна относилась к сельским жителям Франции, как к «реакционной деревенщине». Она не хотела установить отношения прямого продуктообмена с трудовым крестьянством и не могла бы этого сделать, поскольку не экспроприировала и не передала рабочим ассоциациям производство. Для крестьян Коммуна так и осталась непонятным и враждебным формированием, чем немедленно воспользовались контрреволюционеры, направив мобилизованных в армию сельских тружеников на ее подавление.

Экономические и политические решения взаимосвязаны, социальная революция может быть лишь интегральной, и политико-общинной и экономической одновременно, в противном случае она обречена на поражение. Может быть, в этом и состоит главный урок Коммуны.

К сожалению, проблему «хлеба» не удалось решить и в следующей великой революции — Российской. Это было сделано только во время Испанской революции благодаря анархистской коммунизации сельского хозяйства. Но то уже совсем другая история.

Михаил Магид: «Памяти восставшего Будапешта»

Для сторонников СССР, Венгерская революция 1956 г. — кость в горле, одно из самых ненавистных событий в истории. Причины этого понять легко. Как в свое время отмечали представители польского профсоюза Солидарность (чьи взгляды по большинству вопросов мы, впрочем, не разделяем), в Польше ленинисты «утратили в определенный момент всякое влияние среди рабочих крупнейших промышленных центров» и это стало их идеологическим крахом. Ведь правящая партия представляла себя защитницей интересов рабочего класса, его надеждой и опорой, носительницей «рабочего социализма» — на кого же теперь ей было опираться? (1) Точно так же и в Венгрии во время восстания, в промышленных центрах были созданы рабочие советы, оппозиционные режиму. Есть и другая причина для ненависти. Венгерское восстание бросило открытый вызов империи СССР, показали восточноевропейцам, что с ней можно бороться. Не исключено, что без этого яростного восстания, не было бы и последующего краха империи или он не был бы таким быстрым. Именно поэтому сторонниками СССР выдумываются какие-то фантастические версии этих событий (заговор ЦРУ), которые не имеют под собой никаких оснований (2).

 

Но что есть венгерское восстание для тех, кто не испытывает ностальгии по могучей империи, по огромной ее власти над людьми и народами? Что есть венгерская революция для тех, кто, испытывая отвращение ко всякому господству человека над человеком, хочет, чтобы люди стали хозяевами своей жизни?

 

 

 

Венгерская революция родилась из двух взаимно пересекающихся и переплетающихся потоков. Подобно Парижской Коммуне, и шире, французской революции 1871 г. (3), она была революцией национальной, и, в то же время, она была революцией социальной.

 

Начнем с первого. Венгрия потерпела поражение во второй мировой войне, она была оккупирована советскими войсками. СССР по своей воле меняет и назначает высших венгерских партийных и государственных руководителей, определяет какой курс им проводить, советские войска беспрепятственно перемещаются по стране. (4) Вдобавок, в местной компартии (ВПТ), сложилось две группировка — еврейская и венгерская. Между ними шла отчаяная борьба, причем господства добилась на определенном этапе еврейская группировка. Это, конечно, не могло не вызвать в обществе антисемитские настроения.(5) Наконец, по оценке Яноша Кадара, неприязненные отношения к СССР развились вследствии того, что в печати было довольно шаблонно организовано дело пропаганды достижений СССР в области науки и техники, в то время «как успехи венгерских учёных и других специалистов недооценивались». К тому же, в стране было запрещено получать иностранную техническую литературу, особенно западную», что «произошло благодаря советскому влиянию и под его давлением». Неприязнь венгерской интеллигенции к СССР вызывало и то обстоятельство, что «во многих учебниках почти одна треть всего материала посвящена восхвалению Сталина и Советского Союза»(6).

 

Помимо национального напряжения, вызванного оккупацией, имело место и напряжение социальное. Венгрия, в период правления компартии, осуществляла политику индустриализации. Многие бывшие крестьяне превратились в рабочих фабрик и заводов. Жесткая казарменная дисциплина, бюрократический контроль, тяжелый подневольный труд вызывали раздражение. Венгр под псевдонимом Панноникус писал в журнал «Социализм и варварство»: «Молодые рабочие в возрасте 18-30 лет были наиболее активным революционным элементом на предприятиях. Они еще меньше, нежели другие, могли поддерживать чудовищное подавление, атмосферу принуждения и террора, которая царила на предприятиях…» (7) К тяжелому положению рабочих следует добавить репрессии против недовольных. Лидеры КПСС упрекали Ракоши за массовые репрессии в стране (только за 9 месяцев 1952 г. в Венгрии было осуждено 540 тысяч человек). (8)

 

Итак, социальный взрыв, распространившийся в стране в 20х числах октября 1956 г., был вызван накопившимся гневом и носил двойственный характер. Разумеется, нет никакой беды в том, чтобы вести борьбу с оккупационной армией, которая грубо вмешивается в общественную жизнь. Но национализм и даже антисемитизм некоторых повстанцев родом отсюда, как и представление о том, что полностью независимая венгерская государственная чиновно-бюрократическая машина почему-то лучше для простых венгров, чем государственная машина империи. Правда, заинтересованные в реставрации частной собственности и старого режима радикальные националистические силы, сгруппировавшиеся в ходе восстания 1956 г. под знаменем кардинала Миндсенти, были в явном меньшинстве. Поэтому они не осмелились открыто и ясно сформулировать свои антисоциалистические цели. (9)

 

Венгерские трудящиеся продемонстрировали большие способности к самоорганизации. В течение нескольких дней на всех крупнейших заводах Будапешта и ряда других городов возникли органы самоуправления — советы. Они координировали ход забастовок и протестов, снабжали рабочих продовольствием, оказывали ненасильственое сопротивление оккупационной армии СССР. «Общее требование советов состояло в том, что рабочие должны управлять своими предприятиями, чтобы гарантировать сохранение власти в своих руках. 12 ноября контакты привели к идее сформировать Центральный рабочий совет (ЦРС) Большого Будапешта, который и был создан 14 ноября на конференции, состоявшейся на электроламповом заводе. Молодой венгерский интеллигент Миклош Крашшо рассказывает, что он первый подал идею ЦРС, но он же сам рассказывает с том, как на конференции его поставили на место. «Председатель, человек пожилой и демократичный, спросил: «С какого ты завода?». «Ни с какого», — отвечал я. «По какому же праву ты здесь?» Я ответил, что действительно организовывал конференцию. Председатель заметил: «Это неважно. Эта встреча была исторической неизбежностью»». ЦРС стал неизбежным результатом объединительных усилий советов. Идея Крашшо совпадала с направлением рабочего движения. Все делегаты были инструментальщиками, токарями, металлургами, инженерами. На следующий день состоялось новое, расширенное заседание. Некоторые делегаты хотели создать общенациональный Рабочий совет для всей страны. Хотя большинство было согласно с этим, кто-то заметил, что императивный мандат (наказ — прим. Магид) есть только на создание ЦРС Большого Будапешта. Рабочие советы были задуманы как подлинно демократические органы: «для венгерских трудящихся и их делегатов наиболее важным аспектом советов было их демократическое функционирование. Между делегатами и рабочим классом в целом поддерживался тесный контакт. Делегаты избирались только для осуществления требований трудящихся. Можно отметить, что рабочие часто переизбирали делегатов, которые нарушали свой мандат. Рабочие не любили делегатов, которые брали на себя слишком большие полномочия», — замечал очевидец событий Билл Ломакс.» (10)

 

Не стоит идеализировать советы.

 

Они, например, выступали за разделение функций управления страной между парламентом, правительством и советами. В случае реализации, данное решение неминуемо приводило советы к столкновению и с правительством и с парламентом. Чиновники и депутаты привыкли отдавать народу приказы и ожидают полного подчинения, а непокорных наказывают. Именно в этом состоит роль правительства — оно не может быть лишь совещательным органом. Государственные учреждения перераспределяют либо расхищают громадные средства, произведенные всем обществом. Здесь истоки их власти и богатства. Поэтому, чиновники не могут быть заинтересованы в том, чтобы рабочие люди имели собственные мощные институты влияния — это подорвало бы власть господствующей бюрократиии. Для установления контроля большинства населения над жизнью страны — а венгерские рабочие говорили именно о нем — необходима полная ликвидация государства, замена его кооперирующимися между собой собраниями трудовых колективов и советами (исполняющими волю коллективов).

 

Не были рабочие свободны и от национализм (11). Наконец, собравшийся 31 октября Парламент рабочих советов, принял документ о правах и принципах функционирования советов, в соответствии с которым предприятия фактически переходили в собственность трудовых коллективов. Им следовало извлекать прибыль за счет реализации своей продукции и платить государству налоги (12). В будущем это привело бы к конкуренции между различными заводами, к разорению одних и обогащению других; в случае монопольной структуры отрасли принятое решение вело к завышению цен и разорению рабочих других отраслей. Рыночные отношения не сочетаются с солидарностью, разрушительны для нее. Чтобы управлять вместе жизнью, нужно согласовывать между собой планы развития производства, основанные на потребностях его участников.

 

Впрочем, стоит учесть подъем народного движения, тесную кооперацию между советами отдельных предприятий в деле отстаивания общих интересов, огромный энтузиазм и солидарность рабочих Венгрии. Поэтому мы не знаем, как развивались бы события в случае победы рабочих советов, и сильно сомневаемся в том, что трудящиеся стали бы претворять в жизнь проекты «рыночного социализма», столкнувшись с их негативными последствиями. Например, россйиские советы во время революционных событий 1917 г. радикализировались и меняли свою точку зрения на некоторые важные вопросы. Впрочем, сомнение — не доказательство, а советы были раздавлены военной мощью СССР в течение 1-2 месяцев, так и не реализовав весь свой потенциал.

 

Венгерскую революцию совершали обычные люди — рабочие, инженеры, врачи и учителя. Они не являлись интеллектуалами, всю жизнь размышлявшими над тем, как обустроить Венгрию. Их движение настолько несвободно от различных недостатков, что возникает соблазн объявить его неправильным или ошибочным. Парадоксально, но именно венгерское движение рабочих советов, при всех своих заблуждениях, продемонстрировало высочайший уровень самоорганизации. Даже в ходе русской революции советы и фабрично-заводские комитеты (фабзавкомы) не организовались столь стремительно, не объединили рабочих и инженеров в цельные коллективы поверх всех партийных пристрастий и сословных рамок, не были до такой степени готовы к непосредственному управлению предприятиями.

 

Венгерские трудящиеся создали (на началах самоуправления) хозяйственную и политическую систему, охватывавшую все крупнейшие предприятия страны. Мало где такое случалось.

 

Наверное, венгерские рабочие не все делали правильно. Однако, невозможно научиться плавать — не плавая. Человечество учится управлять своей коллективной жизнью, осуществляя самоуправление. Иного пути нет!

 

Не существует мудрых учителей, которые могли бы заранее обучить нас свободе — а кто воспитает воспитателя? Разве те самозванцы, которые претендуют на эту роль, не выросли сами в капиталистическом и авторитарном обществе, разве они не привыкли, как и мы, к миру господ и подчиненых, эксплуататоров и эксплуатируемых?

 

Учиться свободе и самоуправлению можно лишь осуществляя свободу и самоуправление. На этом пути нас поджидает множество неудач и трудных опытов, но другого пути к полноценной жизни не существует.

 

 

 

 

1. Нелегалы. (Польская Солидарность в подполье)

 

2. «Анализ документов Совета национальной безопасности США даёт основание полагать, что венгерские события застали американских руководителей врасплох. Для оказания военной помощи Венгрии США должны были заручиться согласием своих союзников, а те были заняты войной в Египте. Что касается Австрии, то она вряд ли стала бы рисковать своим нейтралитетм, чтобы пропустить через свое воздушное пространство военно-транспортные самолёты. В условиях, когда Англия, Франция и другие государства были втянуты в «суэцкий кризис», Совет безопасности США снял с повестки дня вопрос о военной помощи Венгрии. Оказание помощи Австрии в решении проблемы венгерских беженцев- единственное, что сделали США». В.А.Пронько. Венгрия — СССР, драма 1956 года. http://www.tellur.ru/~historia/archive/04/hungary.htm

 

3. «Как и для революционного народа 1793 г., для революционеров 1870-1871 гг. были характерны сильные национал-оборонческие мотивы…Иными словами, люди все еще считали, что революция может быть наилучшим способом защиты нации, если правящие круги с этой задачей справиться не в состоянии. Французские революционеры не предприняли никаких попыток наладить настоящую революционно-интернационалистскую работу с немецкими рабочими, одетыми в солдатские шинели, и в этом была их первая ошибка. Национальная идея наложила отпечаток на дальнейшую судьбу французской революции; позже это кристаллизовалось в тезис о первичности войны и обороны и вторичности революционных преобразований… Ничего себе начало для социальной революции — наивный, оборонческо-националистический подъем, можете сказать вы. Тем не менее, начиналось именно так. И это будет не последний парадокс революции 1870-1871 гг…Перед правительством 4 сентября стояло множество задач. Прежде всего, продолжить войну с учетом того, что 19 сентября прусские войска подступили к Парижу, что население требовало оружия, а дать его ему было бы опасно для имущих классов. Можно было, конечно, заключить мир, но условия были бы явно тяжелыми, и националистически настроенное население вряд ли согласилось бы с ними.» Вадим Дамье. Коммунальная революция во Франции в 1871 году. http://u-f-a.org.ru/library/d_fr.html

 

4.Исследователь советско-венгерских отношений, В.А Пронько отмечает: …»На завершающем этапе Второй мировой войны не без помощи И.В.Сталина во главе Венгерской партии трудящихся (ВПТ) и страны оказалась группа бывших коминтерновских деятелей во главе с Матьяшом Ракоши, вернувшихся на родину из московской эмиграции. Но через несколько лет их руководства страной появились серьёзные признаки общественно-политического кризиса в Венгрии, выразившиеся в недовольстве властью, методами управления государством, копированием опыта СССР. Назревавший конфликт в венгерском обществе вынудил руководство КПСС в июне 1953 г. предложить Ракоши отказаться от поста главы правительства, оставаясь при этом первым секретарем ЦР ВПТ. По рекомендации из Москвы премьер-министром был назначен Имре Надь, который выдвинул новую экономическую программу. В результате решений июньского (1953 г.) пленума ЦР ВПТ в общественной жизни Венгрии проявились первые признаки «оттепели». Начались акции реабилитации незаконно осуждённых, активизировалась деятельность общественных организаций. Однако процесс демократизации не смог развернуться в полную силу. Используя экономические затруднения на только что начатом пути перехода к рыночным формам хозяйствования, Ракоши и его окружение предприняли контрманёвр. Премьер-министр был обвинен «в серьёзном нарушении принципа коллегиальности». В результате произошла поляризации общества, вылившаяся в противостояние реформаторов и консерваторов, в противоборство сторонников демократизации и диктатуры, в соперничество между Надем и Ракоши. В апреле 1955 г. Надь был смещён с поста премьер-министра, а в декабре исключен из партии. Наступило новое «похолодание»…Однако попытки восстановить прежние методы управления страной порождали растущее сопротивление. В поддержку реформ активно выступала интеллигенция. В партии вокруг исключенного из её рядов, но добивавшегося своей политической реабилитации Надя, сформировалась оппозиция.

Для оказания влияния на принятие решений по упрочнению существующей власти в Венгрии президиум ЦК КПСС командировал в Будапешт А.И.Микояна. На состоявшейся 13 июля встрече венгерские лидеры доложили ему положение дел, «признав внутриполитическую обстановку в стране очень сложной и острой»… Из сказанного Микоян сделал вывод, «что достижение единства в руководстве партии, а также восстановление доверия у членов ЦК к Политбюро прямо упирается в вопрос о пребывании т. Ракоши на посту первого секретаря ЦК ВПТ. «И здесь же он предложил Ракоши «самому подать в отставку» и тем самым «обеспечить партии сохранение своего руководства и облегчить разгром оппозиционных и враждебных элементов». После этого совета венгерские лидеры «обрадовались такой постановке вопроса», а сам Ракоши, присутствовавший на беседе, заметил, что, ставя интересы партии превыше всего, «он готов подать в отставку и считает такое мероприятие правильным, если Вы,- добавил он, — считаете это полезным».

 

5. «Суслов, совершив визит в Будапешт, лично убедился, что политическая ситуация в стране накалена до предела. При этом, как он заметил, среди нетехнической интеллигенции, части работников партийного аппарата, в том числе и ЦК, а также «среди реабилитированных за последние два года коммунистов, составляющих значительную группу бывших руководящих работников, распространено недовольство нынешним руководством ЦК ВПТ. В самом ЦК… имеется группа сторонников Надь Имре, группа не самых лучших бывших социал-демократов, а также группа политически незрелых и беспринципных работников» М.Суслов обратил внимание и на то, что в кадровой политике ВПТ «большие ненормальности»: на руководящую работу слабо выдвигаются лица венгерской национальности. «Под флагом привлечения к руководству более авторитетных и опытных кадров, среди которых большинство составляют товарищи еврейской национальности, — подчеркивал Суслов,- имеется тенденция ещё более отодвинуть от руководства … молодые кадры венгерской национальности» » В.А.Пронько. Венгрия — СССР, драма 1956 года.

 

6. Там же.

 

7. Франк Минц. Взрывы Свободы. (Ж-л. Наперекор)

 

8. Медленно тающий лед (март 1953 — конец 1957 гг.)Рудольф Пихоя

http://history.machaon.ru/all/number_07/analiti4/ice/index.html

 

 

9. Краус Тамаш. О венгерских рабочих советах 1956 года. http://scepsis.ru/library/id_931.html

 

10. The Hungarian Revolution 1956. Cardiff, Scorcher Publications, 1984 http://shraibman.livejournal.com/192772.html#cutid2

11. «Многонациональный по своему составу контингент квалифицированных рабочих венгерской промышленности, составлявший костяк примерно стотысячной массы организованных рабочих, несмотря на осуществлявшееся националистами многолетнее помывание мозгов, даже в самые тяжелые времена сохранял верность социал-демократии. В то же время в конце 30-х гг. главным образом в окраинных районах Будапешта, на периферии слоя работников мелкой промышленности и в среде безработных, не в последнюю очередь под влиянием укреплявшего свои позиции нацизма, пустили корни и крайне правые нилашистские группировки, расистско-антисемитские идеологические организации. В конце войны антивоенные усилия социал-демократической и коммунистической партий пользовались симпатией широких слоев рабочего класса. И хотя в Венгрии не вспыхнуло народное восстание против нацистов и их прислужников, к 1945 г. идеи марксизма и социализма утвердились в сознании интересовавшихся политикой, правда, относительно узких слоев населения. Наилучшим доказательством существования в глубине общества сил обновления служило спонтанное возникновение национальных комитетов и других народных органов самоуправления. Освободившие Венгрию советские войска разрушили военную машину нацистов и изгнали нилашистские и иные крайне правые силы, принявшие участие в осуществлении холокоста». Тамаш. Краус О венгерских рабочих советах 1956 года.

 

12. Там же.

 

На фотки венгерских повстанцев можно посмотреть здесь

http://shraibman.livejournal.com/194686.html

Российский капитализм в эпоху глобальных реформ

Коллектив М.П.С.Т.

РОССИЙСКИЙ КАПИТАЛИЗМ В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИ

Кризис российской экономики, главным образом, вызван структурными проблемами российской (советской) промышленности и ее неспособностью адаптироваться к условиям мирового рынка. Ничего удивительного в этом факте нет, если мы вспомним, с какими целями создавалась в нашей стране промышленность, какую роль в экономике СССР играл военно-промышленный комплекс (ВПК).

Система так называемого «реального социализма» не имела ничего общего с действительно социалистической экономикой, при которой производство ориентировано на непосредственное удовлетворение потребностей людей. Это была особая, недоразвитая форма товарного производства, а так называемый советский режим представлял собой разновидность форсированной индустриально-капиталистической модернизации. «В условиях относительно высокоразвитой стадии системы товарного производства на Западе и далеко зашедшей конкурентной борьбы на мировом рынке любая новая попытка модернизации в еще неразвитых регионах мира должна была приобрести характер особо жестокого догоняющего развития, при котором этатизм, свойственный для раннего этапа нового времени, не только повторялся, но и выступал в более чистом, последовательном и строгом виде, чем в давно ушедших в прошлое западных оригиналах… Особая насильственность советской буржуазной модернизации объясняется тем, что в ней за чудовищно спрессованный промежуток времени вместилась эпоха протяженностью в 200 лет: меркантилизм и французская революция, процесс индустриализации и империалистическая военная экономика, слитые воедино» (Роберт Курц. Коллапс модернизации. Франкфурт-на-Майне, 1991). Большевики — ленинцы-сталинцы — форсированным темпом создали в отгороженной от Запада «железным занавесом» России основы индустриально-капиталистической системы. Исторически они совершили то, чего не смогли сделать борец с крестьянской общиной Столыпин и слабый российский капитал, использовав механизмы, унаследованные от «военного социализма» кайзеровской Германии времен Первой мировой войны.

 

Именно создание мощного ВПК было основной целью сталинской индустриализации. Именно в нем концентрировались лучшие, наиболее профессиональные кадры рабочих и специалистов. Кроме того, на оборонку работала колоссальная часть «мирной» промышленности: одни добывали руду, другие плавили сталь, третьи делали из этой стали танки, а танки стояли где-нибудь в Восточной Европе. Но поскольку безграничная завоевательная политика, имеющая целью ограбление чужих территорий, в ядерную эпоху стала невозможной, ВПК работал в значительной вхолостую, работая исключительно «на себя», транжиря ресурсы страны и не давая ей взамен ничего ценного. Даже на уровне внедрения в гражданском секторе новейших технологических разработок, сделанных в рамках ВПК, существовали гигантские препятствия из-за доходящего порой до абсурда режима секретности. Существование советской экономики, тратившей сумасшедшие средства на ВПК, во многом обеспечивалось в 60-е — 80-е годы доходами от экспорта нефти и газа, а также некоторых других видов сырья. Именно за счет экспортно-импортных операций и удавалось поддерживать более-менее сносный уровень жизни значительной части населения СССР. Ведь общинное сельское хозяйство было практически полностью разрушено на предыдущем этапе индустриально-капиталистической фордистской модернизации в 30-е — 60-е годы, который вызвал массовое бегство в города крестьян, спасавшихся от колхозно-совхозной сверхэксплуатации (точные цифры назвать сложно, по приблизительным оценкам речь может идти о более чем 50 миллионах человек). Советская легкая промышленность, громоздкая, негибкая, слабо ориентированная на непосредственные нужды потребителей, оснащенная устаревшим оборудованием, не была в состоянии удовлетворить спрос населения на товары широкого потребления.

 

В условиях жесткого сталинского режима, когда какие-либо явные формы сопротивления отсутствовали, режим мог закрывать глаза на последнее обстоятельство. Однако, ситуация начала меняться со смертью Сталина и началом хрущевской «оттепели». Чудовищное перенапряжение советской экономики и игнорирование действительных нужд людей не могло пройти даром. В ситуации, когда контроль над обществом стал менее жестким, появилась потенциальная возможность для более явного выражения недовольства. Хотя открытые выступления эксплуатируемых трудящихся (восстания в концлагерях, стачка рабочих Новочеркасска в 1962 г. и другие) по-прежнему подавлялись со зверской жестокостью, власти уже не могли просто «не замечать» народного недовольства. К тому же, стало расти «уклонение от труда», рабочие систематически снижали темпы работы, «отлынивали», «прогуливали». В этих условиях режиму пришлось пойти в 60-е — 70-е гг. на значительные социальные уступки трудящимся (повышение зарплаты и пенсий, продление отпусков, введение второго выходного дня и т.д.). В результате сложилась своего рода молчаливая сделка между правящим классом и рабочим классом — «вы делаете вид, что работаете, мы делаем вид, что платим». Так образовался советский вариант социального государства. Вследствие освобождением из концлагерей и восстановления в правах (реабилитации) многих миллионов советских граждан, все они начали предъявлять такой же спрос на товары широкого потребления, как и остальные. Это не могло не привести к дальнейшему росту экономических диспропорций и дефицитов.

 

Огромные военные расходы и возросшие издержки на рабочую силу ограничивали общие доходы и возможности правящей квазикапиталистической бюрократии. Начали сказываться противоречия между различными ее группировками, делившими власть и ресурсы. Режим, отказавшийся от массового террора, как от метода подавления любой угрозы своей монолитности, вынужден был искать обходные пути. Так постепенно сложилась система разделения ролей и сфер влияния между различными группировками по линиям центр — регионы, между различными отраслевыми структурами, а также ведомствами, основанная на сложной системе экономической кооперации, клиентальных связей и властных сдержек и противовесов.

 

Основной экономической базой для улаживания межрегиональных и межотраслевых противоречий, а также для ведения социальной политики стал экспорт нефти и газа. Подъем цен на нефть в начале 70-х гг. стабилизировал на время советский режим, но, в свою очередь, падение цен на нефть в 80-е гг. (произошедшие не без влияния стратегической политики США, направленной на поощрение разработок новых нефтяных месторождений с тем, чтобы уменьшить доходы от советского экспорта) способствовало краху советской экономики.

 

Ухудшение социально-экономической ситуации в СССР привело к обострению социальных противоречий и к разрушению внутреннего молчаливого консенсуса в советском обществе вследствие разложения сложившихся на протяжении десятилетий клиентальных связей в многоуровневой бюрократии. Обострились противоречия и возникли разломы по различным линиям. Прежде всего, между региональными (республиканскими) бюрократическими элитами и институтами центральной бюрократии, причем первые в целях идейно-политического обеспечения своих властных притязаний во все большей степени начали апеллировать к идеям национализма. Номенклатура бывшего «Союза» очень быстро обнаружила, что для задуманного ею раздела и передела собственности и власти, для того, чтобы заставить трудящихся «больше работать» и на меньшее претендовать, прежняя «красная» идеология не годится. Перекрасившиеся властители постарались откреститься от своих предшественников и конкурентов, а заодно и выбросили вон всякие социальные мотивы. Республиканские и областные партбоссы стремились стать полновластными хозяевами на управляемых ими территориях. Наилучшая возможность для этого возникала с образованием новых, контролируемых ими государств, а для оправдания этих актов служила национальная идея. Конкурентом бюрократии в борьбе за власть выступила во многих республиках местная интеллигентская верхушка. Она привыкла считать себя «солью земли», «глашатаем и хранителем национальной культуры» — теперь она объявила себя альтернативной элитой и претендовала на свою долю пирога. В России она первое время провозгласила идеологию западного либерализма, но ее флер скоро потускнел. В других республиках СССР интеллигентские клики учредили разнообразные «народные» фронты и потребовали «национальной независимости», то есть собственной власти. Уступив в итоге своим более опытным и хитрым номенклатурным соперникам, эти патриотические писатели, художники и ученые сомкнулись с ними на почве национализма.

 

Усилились противоречия между различными производственно-отраслевыми группами советской бюрократии, прежде всего, нефтегазовым комплексом, приносившим государству основной доход в виде иностранной валюты и фактически обеспечивающим социально-экономическую и социально-политическую стабильность государственно-капиталистического советского режима, и военно-промышленным комплексом, бывшем доминирующей частью советской обрабатывающей промышленности. Первый был, несомненно, заинтересован в том, чтобы скинуть со своих плеч балласт в виде предприятий обрабатывающей промышленности (расплачивающихся за нефтепродукты отнюдь не по ценам мирового рынка) и социального государства путем радикального изменения политического курса. Второй настаивал на необходимости в целом сохранить сложившуюся экономическую и политическую систему, хотя и осознавал необходимость ее существенной модернизации

 

Под угрозой оказалось и неписаное «соглашение» между контролирующей производство бюрократией и рабочим классом, так как уменьшились возможности для осуществления советским государством широкой социальной политики и поддержания стабильного уровня жизни за счет импорта иностранных продуктов и товаров широкого потребления. В добавок ко всему этому, обнаружилось прогрессирующее технологическое отставание от развитых стран мира, в том числе и в военной области, что вело к ослаблению политической мощи СССР на международном уровне. Но попытки советского руководства осуществить структурный переворот в промышленном производстве путем форсированного внедрения капиталоемких дорогостоящих технологий на первом этапе «перестройки» в ходе так называемого «ускорения» провалились, отчасти из-за недостатка средств, обеспечивающих внедрение этих технологий, отчасти из-за громоздкости и неповоротливости советской «плановой» экономики с ее бюрократическими монстрами в лице министерств и гигантских промышленных объединений, а также вследствие тихого саботажа со стороны широких слоев рабочего класса.

 

Подобное напряжение усилий оказало пагубное влияние на архаическую экономику советского государственного капитализма. К сожалению, активность рабочего класса, проявившаяся во время мощных шахтерских забастовок 1989-1990 гг. и в различных социальных движениях типа локальных гражданских инициатив и комитетов самоуправления в микрорайонах, оказалась несамостоятельной из-за отсутствия у трудящихся опыта самоорганизации. Она была использована (канализирована) различными бюрократическим элитами в целях осуществления властных притязаний через всевозможные «Демократические России» и «народные» фронты.

 

Усилившиеся противоречия заставили советское руководство во все большей степени рассчитывать на кредиты международных монетарных центров, что, естественно, способствовало росту как политической, так и экономической зависимости СССР от этих организаций. В конце концов, властные притязания отраслевых и территориальных бюрократических элит разорвали на части советское государство и подстегнули быстрые и радикальные экономические преобразования в неолиберальном духе, чему в немалой степени способствовали международные банки-кредиторы, поставившие в качестве одной из своих целей взламывание экономического протекционизма, очерченного границами СССР, и интеграцию советской экономики в мировой рынок.

 

Нет ничего удивительного в том, что и в условиях рыночной системы, пришедшей на смену командно-административной, большая часть военных заводов оказалась нерентабельной: их продукция не в состоянии найти «мирный спрос», а у российского государства нет в нынешней политической и экономической реальности ни средств, ни потребности производить оружие в прежнем количестве. Пушки и танки нельзя намазать на хлеб. От того в тяжелейшем положении оказалась и российская промышленность, ориентированная на нужды ВПК. С другой стороны, в условиях открытости границ для потоков иностранной продукции, многие советские предприятия оказались не в состоянии выдержать конкуренцию с аналогичными западными производителями. Разумеется, в современной России немало богатых фабрик и заводов, вполне рентабельных и приносящих доходы. Но они относятся, в основном, к сфере добывающей индустрии. Что же касается обрабатывающей промышленности, то большая ее часть приказала долго жить. Результат — колоссальная и, возможно, не имеющая аналогов в мировой истории скрытая безработица, вследствие которой десятки миллионов людей практически перестали получать зарплату, во все большей степени (по мере санации убыточных предприятий) превращающаяся в открытую.

 

Олигархические группировки, управляющие страной, предлагают сегодня различные варианты решения проблемы безработицы и «недозанятости», принявшей чудовищные масштабы. Первый вариант (за него, по крайней мере на словах, ратуют некоторые боссы ВПК, а также некоторые ультрапатриотические маргинальные группы) заключается в том, чтобы, грубо говоря, «сделать как раньше» — в той или иной форме восстановить империю в прежних масштабах — СССР. Нужно, говорят они, на все имеющиеся в государстве средства опять начать строить танки и прочее вооружение, и таким образом обеспечить рабочие места. Танкам же надлежит совершить «последний бросок на юг» или еще куда-нибудь. Надо признать, что такие идеи имеют сегодня определенное распространение, ибо они опираются на привычные, имперские стереотипы мышления. Но к счастью, на практике такой проект абсолютно нереален, потому что и время не то, и силы у России не те, чтоб совершать подобные броски. Ведь даже СССР, еще будучи сверхдержавой, и не мечтал ни о чем подобном: в мире где существует ядерное оружие это попросту невозможно. Так что попытка реализации такого проекта на практике, может быть, лишь гальванизирует на время труп российской промышленности, а затем приведет к очередному краху. Да и политическое восстановление СССР в прежнем виде — задача, по совершенно тривиальным причинам не осуществимая. Впрочем, весьма популярное сегодня ультраправое «Русское Национальное Единство» (РНЕ) всерьез говорит о необходимости абсолютной «автаркии» российской экономики (понимая здесь под Россией всю территорию бывшего СССР), но политические и экономические возможности для реализации такого проекта сегодня отсутствуют.

 

Второй вариант — за него ратуют на пропагандистском уровне все политические группы мейнстрима — заключается в том, чтобы сделать существующие предприятия эффективными и рентабельными в условиях рыночной экономики, либо создать новые. Теоретически такая возможность, наверное, существует. Но все экономисты признают, что это потребует колоссальных капиталовложений. Ведь нужно будет закупать новое дорогостоящее оборудование и модернизировать старое, осуществить дорогой, долгий и трудоемкий процесс конверсии оборонки, найти новые рынки сбыта, выработать новую маркетинговую стратегию. И притом, никто не сможет гарантировать успех такого предприятия, дело это, с точки зрения коммерческой, чрезвычайно рискованное. Но откуда взять на это средства, кто станет вкладывать капиталы в умирающие предприятия, где имеется лишь устаревшее, уже много лет не ремонтировавшееся оборудование? Государство? Ему такая задача явно не по силам, у него для этого нет ни средств, ни возможностей. Будь оно даже достаточно компетентно для решения данной проблемы (а оно — это всем известно — некомпетентно и предельно коррумпировано), оно все равно обременено внешним долгом в 150 млрд. долларов и никакие дорогостоящие инвестиции позволить себе не может. Российский капитал? Зачем ему это, ведь куда как выгоднее и безопаснее зарабатывать деньги на финансовых спекуляциях и торговле. Да и что понимают в промышленности господа Потанины и Березовские?

 

Эти господа заработали свои миллиардные состояния исключительно за счет разворовывания бюджетных средств (в чем, собственно, в отличие от западных аналогов, и состоит основная функция российских банков, именно это, а не предоставление кредитов или работа с депозитными вкладами, является основным источником их доходов), а также за счет финансовых махинаций и сомнительных торговых сделок. Промышленность для них — темный лес. С другой стороны, директорский корпус промышленных предприятий, сформировавшийся еще в советское время, не имея ни малейших представлений о том, как следует работать в условиях рыночной экономики, ищет любые возможности для максимально быстрого индивидуального обогащения. Поэтому средства, поступающие на счета предприятий, будь то государственные или частные инвестиции, ими просто-напросто разворовываются, оборудование распродается, а деньги переводятся за границу, либо вкладываются в финансовые спекуляции. Примеры обратного являются скорее исключением из общего правила.

 

А экспорт оружия? Некоторые виды российского оружия не уступают западным образцам. Но, вне зависимости от качества, большинство рынков оружия будет для России закрыто. Торговля оружием теснейшим образом переплетается с политикой, с влиянием сверхдержав в каждом конкретном регионе. Нынешняя Россия мировой сверхдержавой не является. Сегодня она экспортирует оружие на несколько млрд. долларов ежегодно, и при всем желании не сможет существенно увеличить эту цифру.

 

Иностранный капитал? Но ему требуется, прежде всего, полная общественная и политическая стабильность, а в стране раздираемой острейшим кризисом, в стране, где большинство населения живет в нищете, такой стабильности нет. Конечно, уровень развития рабочего движения абсолютно не соответствует масштабам кризиса. Но все же, в катастрофических социально-экономических условиях существует угроза волнений и даже бунтов. Кроме того, дальнейший процесс развала российского государства имеет свою собственную логику, и уже появились признаки того, что этот процесс принял необратимый характер. Сейчас уже ни для кого не является новостью наличие в российских регионах собственных денежных знаков или их заменителей, ограничения на вывоз из этих регионов продуктов питания, собственная автономная политика регулирования цен, растущая политическая самостоятельность. В таких условиях центральное правительство, конечно, может попытаться террористическими мерами навести относительный «порядок» и, создав благоприятные условия для ввоза западного капитала (налоговые льготы и др.), обеспечить его участие в уже существующих проектах, равно как и в создании новых. Однако из-за развала (вследствие тотальной коррупции) централизованного аппарата финансирования государственных служб (в том числе и репрессивных служб, например, аппарата снабжения армии) контроль над ними со стороны центрального правительства в значительной степени утрачен и постепенно переходит в руки региональных царьков. Россия все больше становится похожа на лоскутное одеяло — уровень жизни и условия труда резко разнятся в зависимости от региона. И если одним регионам есть на что рассчитывать, поскольку они обладают большим количеством природных ресурсов, либо благоприятным политико-географическим положением и могут рассчитывать на западные инвестиции, то другие практически лишены перспективы на будущее.

 

Глобализирующийся капитализм — это мировая система, основанная на постоянном расширении. Он уже включил в свою сферу новые гигантские пространства после распада государственно-капиталистических систем на Востоке и аграрно-капиталистических преобразований в странах «Третьего мира». На этом основаны надежды на то, что «когда-нибудь», «как-нибудь» и в «какой-либо мере» международный капитал придет и в ныне оставленные и заброшенные сферы, сегодня не представляющие для него интереса. Но весь вопрос именно в этих «когда», «как» и в «какой мере». Капитал будет вкладываться в эти зоны лишь в том случае, если экономические издержки и социальные факторы риска удастся свести к минимуму, если рабочая сила дешева, но ситуация стабильна. Но может ли быть действительно стабильным регион, где подавляющее большинство населения вообще не обладает платежеспособным спросом? Во всяком случае, для интеграции таких регионов потребуется диктаторская жесткая власть и вымирание миллионов людей, не имеющих возможности «вписаться в рынок».

 

Вот почему в ближайшем будущем можно рассчитывать на все большее углубление региональных различий в России и других республиках СНГ. Складывается несколько типов «развития». Во-первых, это минимальное число зон, в большей или меньшей степени интегрированных в мировой рынок: как мировые центры, услуг и финансовых спекуляций (к примеру, Москва), сырьевые придатки (нефтегазовые регионы) или «свободные экономические зоны», работающие на экспорт. Во-вторых, это регионы, сравнительно близкие к интернациональным экономическим центрам (согласно логике «джаст-ин-тайм», обладающие сравнительно дешевой рабочей силой и имеющие шанс на то, что там будут созданы новые производственные придатки метрополий для нужд мирового рынка). Эти зоны займут свое место в международном капиталистическом разделении труда как различные «пороговые», полупериферийные или периферийные формы (потенциально — Калининград и Дальний Восток). И, наконец, многие территории будут, по-видимому, надолго оставаться без притока капиталовложений и обречены на полное разрушение всей экономической структуры, которая до сих пор базировалась на советском сельском хозяйстве или устаревшей обрабатывающей промышленности (пример: зона «красного пояса» в России, Нечерноземье, Север Европейской части России и т.д.)

 

Кроме того сложно рассчитывать на крупные иностранные инвестиции сегодня, в условиях мирового финансового кризиса. После кризисов в Юго-Восточной Азии и Латинской Америке наблюдается паническое бегство капиталов из многих «пороговых» стран. Так что, даже и по самым оптимистическим экономическим прогнозам миллионы людей в обозримом будущем будут голодать.

 

Настоящее решение экономических и политических проблем, стоящих сегодня перед трудящимися, под силу осуществить только им самим. В конце концов, мы живем на огромных территориях, полных неисчислимых природных богатств. Проблема в том, что богатства эти присвоила себе эксплуататорская верхушка из бывших партчиновников и криминальных «авторитетов», стыдливо прикрывшаяся, как фиговым листком, «национальными интересами» и «священным правом частной собственности». Но проблема и в нас самих. Пока мы надеемся на то, что кто-то решит наши проблемы вместо нас, ничего не изменится.

 

 

 

***

 

К несчастью, уровень реального сопротивления на сегодняшний день далеко отстает от требований времени и ситуации. Причины этого следует искать в разрушении социальных связей в постсоветском обществе, разрушении, которое зашло очень далеко. Люди крайне пассивны и, подобно изолированным атомам, предпочитают часто «спасаться в одиночку», пытаясь решить свои проблемы отдельно от других или даже за их счет. Их способность и желание действовать коллективно и солидарно отстаивать свои интересы сократились до крайности.

 

На трудящихся СССР и СНГ как бы обрушились исторически две волны «атомизации», которые последовательно уничтожили общинные связи и структуры мышления крестьян и квалифицированных «рабочих-ремесленников» начала века — тех социальных сил, которые в эпоху революции создавали рабочие и крестьянские Советы и фабзавкомы. Первая волна была связана с осуществленной большевистским режимом индустриально-капиталистической модернизацией (индустриализация и коллективизация). В результате подверглась разрушению общинная система деревни, как на экономическом так и на культурно-психологическом уровне. Общинные структуры взаимопомощи, мышления и языка, основанные на идеалах равенства и солидарности, оказались утрачены. В то же время, в городе сформировался тип фордистского «массового рабочего». Фордистско-тейлористские структуры наложили сильнейший отпечаток на социальную психологию и поведение большинства трудящихся. Прежде всего, резко сузился горизонт трудовой жизни. Привычка в течение всей жизни закручивать одни и те же гайки и знать только свою узкую исполнительскую сферу разительно отличала «фордистского рабочего» от квалифицированных «рабочих-ремесленников» начала века: теперь работник плохо представлял себе задачи и нужды производства в целом и соответственно не испытывал такого стремления к установлению собственного контроля над процессом производства. Функции управления производством в целом как бы естественно должны были принадлежать компетентным управленцам, откуда развивалось (и к тому же усиленно насаждалось сверху) представление о единстве интересов между рабочими и директором (это явление получило название «патернализма» или «корпоративизма»). Остатки этого мышления, типичного для советского варианта «фордистского рабочего», можно очень часто встретить до сих пор, несмотря на то, что сегодня директора строят себе особняки, а работники месяцами не получают зарплату.

 

Кроме того, десятилетия жесткого централизованного государственного индустриализма не прошли и не могли пройти даром. Люди, помещенные государством и индустриальной системой в огромные города-соты, подчиненные жестким приказам, отчужденные друг от друга, непрерывно конкурирующие друг с другом за обладание дефицитными материальными ценностями, эти люди сегодня не в состоянии договорится друг с другом даже о самых элементарных вещах, а не то что о социальной революции. Наконец, попытки открытого рабочего сопротивления в СССР (забастовки, собрания и т.д.) обычно приводили к тому, что активисты исчезали в концлагерях и психушках, поэтому не происходило накопления опыта коллективных социальных действий даже на уровне небольших групп сопротивляющихся рабочих — их слишком быстро рассеивали.

 

В результате всех этих процессов были почти утеряны навыки сопротивления, самоорганизации, взаимопомощи, социального творчества, с другой стороны, в мышлении и в языке (равно как и в политике и в экономике) закрепились жесткие авторитарные структуры. И рабочий класс здесь не является исключением.

 

Такие настроения сильно подорвали готовность и способность трудящегося класса СССР найти самоуправленческую альтернативу режиму КПСС в конце 80-х гг. Люди оказались вполне в состоянии активно бороться с попытками правительства Горбачева выйти из кризиса развития за их счет (протесты против намечавшейся ценовой реформы, стачки 1989-1990 гг.), однако так и не смогли выступить в общественной борьбе как самостоятельная социальная сила. А после отстранения КПСС от власти и поворота к неолиберализму на них обрушилась вторая волна «атомизации». Теперь и сама жизнь в условиях рыночной экономики, и СМИ внушали им, что «коллективизм» бессилен, что коллективными действиями ничего в действительности нельзя изменить, что «спастись» можно только поодиночке («каждый за себя»). Пропаганда и политика неолиберализма в немалой степени способствовали распространению эгоизма, националистических, профашистских (анисемитских, антикавказских и других) настроений среди трудящихся. Все это можно считать не только типичной попыткой найти «козла отпущения» и свалить на него вину за социальную катастрофу, но и проявлением отсутствия солидарности — стремление выйти из кризиса за счет других, иначе говоря, асоциальными и антисоциальными патологическими формами активности.

 

Разумеется, нельзя полагать, будто указанные тенденции действуют как некая железная, заданная необходимость и раз и навсегда делают невозможной любую самоорганизацию работников. Как показывает опыт реального рабочего сопротивления (например, самоорганизованная и самоуправляемая борьба рабочих Ясногорского машиностроительного комбината в 1998-1999 гг.), трудящимся достаточно осознать две самые простые истины: во-первых, если ничего не делать, не бороться, то все просто погибнут, вымрут от голода, и, во-вторых, если уж что-то делать, то действовать только самим, без вождей, партий и профсоюзных бюрократов, через общие собрания и подотчетные им механизмы рабочего самоуправления (советы). Вероятно, такой выбор бывает проще сделать в том случае, когда сами рабочие имеют лучшее образование и квалификацию, в большей мере представляют себе, как и зачем работает их производство в целом. К сожалению, примеры независимых рабочих выступлений до сих пор уникальны в современной России.

 

 

 

***

 

Каким бы ни был нынешний уровень социального сознания «низов», мы не верим в то, что какое-либо правительство в состоянии решить те задачи, которые стоят сегодня перед обществом. Только сами люди, сами трудящиеся смогут это сделать, если, конечно, захотят. Если рабочий класс окажется в состоянии стать субъектом исторического процесса и сформулировать в процессе борьбы социально-революционную альтернативу существующей реальности, только тогда у него появятся шансы на выживание. Но в каком направлении могут быть приложены его усилия? Мы не обладаем и не можем обладать точным рецептом выхода из кризиса, так как не можем заранее предугадать совокупные творческие действия и решения в рамках социального классового движения, объединяющего миллионы людей. Но у нас есть некоторые соображения по этому поводу.

 

Мы убеждены в том, что в борьбе классов бессильны традиции старого рабочего движения, которое находится под полным контролем профсоюзных и политических функционеров. ФНПР, НПГ, КПРФ, РКРП и т.д. — это централизованные бюрократические структуры с широко разветвленным аппаратом профессиональных, хорошо оплачиваемых чиновников. Очевидно, что этот аппарат, в силу самого своего положения, обладает огромной властью над рабочим классом и имеет собственные политические и экономические интересы. Поэтому для всех таких организаций рабочие — лишь статисты, «пушечное мясо», которое необходимо этим господам в борьбе за власть. Ничего не дают так называемые «акции гражданского неповиновения» — символические забастовки на пару часов и «митинги протеста» с заранее подобранными ораторами. До тех пор, пока рабочее движение катится по старой накатанной колее, выплескивая свое недовольство на дирижируемых профбюрократией митингах или символических стачках, трудящиеся не могут накопить опыт самоорганизации, они лишь повторяют роли прежнего, не ими написанного спектакля. Вновь и вновь наемные работники становятся средством, которое используется чиновниками и «вождями» в борьбе за власть.

 

Массовые перекрытия дорог в 1998 г. стали актом отчаяния рабочих. Однако легко видеть, что они поддерживались и использовались партийной, профсоюзной и региональной бюрократией, директорами и владельцами предприятий для выпускания пара и давления на Кремль в своих корпоративных интересах (а вовсе не в интересах рабочих). Недовольство трудящихся отвлекается от местных паразитов и направляется исключительно против нынешней центральной власти. Поэтому некоторые рабочие инициативы выступают сегодня против перекрытия дорог, считая такого рода акции лишь средством выпускания пара. Эти рабочие инициативы ратуют за те или иные формы производственного самоуправления и рабочего контроля. Мы поддерживаем такого рода идеи. Только разрушив капиталистическую систему и взяв управление заводами и инфраструктурой в свои собственные руки, трудящиеся смогут решить большую часть своих проблем. Но подобные предложения нуждаются в серьезной доработке. Дело в том, что нигде рабочие не обладают ни достаточно эффективной организацией, ни достаточными опытом и знаниями для того, чтобы уже сегодня осуществлять производственное самоуправление.

 

Необходимо новое рабочее движение. Это движение призвано отличаться от старого тем, что оно будет служить не интересам политиков и профбюрократии, а напротив, станет именно движением рабочих для самих рабочих. Оно должно быть основано на принципах самоорганизации и самоуправления. Опыт самоорганизации и самоуправления невозможно приобрести иным путем, кроме как сообща борясь за свои социальные и человеческие права, помимо воли профсоюзных и политических чиновников. Такой опыт накапливается только тогда, когда трудящиеся выходят из под контроля лидеров (политиков и профчиновников) и начинают действовать самостоятельно (пусть и хаотично на первых порах). Это станет началом нового рабочего движения.

 

Важно с самого начала соблюдать принцип абсолютного равенства всех участников движения: нет умников и дураков; каждый должен быть выслушан; все равны при обсуждении. Никаких «авангардов» и «революционного (партийного, профсоюзного) руководства», право принятия решений принадлежит только общим (цеховым, заводским) собраниям рабочих, либо их делегатам, которые полностью контролируются общими собраниями, действуют только в рамках инструкций, данных этими собраниями, и могут быть в любой момент отозваны по их решению. Структура нового рабочего движения должна состоять из общих собраний коллективов трудящихся и всецело контролируемых ими рабочих советов и их федераций. В ней нет места постоянно оплачиваемым чиновникам (освобожденным работникам), которые по сути являются уже не рабочими, а профессиональными управленцами (менеджерами, буржуазией), и в силу своего классового и профессионального положения не заинтересованы в развитии самоорганизации трудящихся. Эти господа заинтересованы в максимальном сосредоточении управленческих функций в своих руках, поскольку от этого зависят их зарплата и руководящее положение, а следовательно — в подавлении ассамблеарных структур и других элементов самоорганизации. Если же органы рабочих действует на общественных началах и без отрыва от производства, то они не отделяются по своему реальному положению от всех остальных работников и чисто практически в огромной степени заинтересованы в развитии базисной самоорганизации, так как это позволяет освободиться от большого объема работы.

 

Задача инициативных групп, базисных комитетов и ассамблеаристских революционных рабочих союзов, объединяющих в своих рядах лишь меньшинство работников своих предприятий, может состоять в организации и налаживании работы общих собраний, вовлекающих в процесс самоорганизации как можно большее число рабочих.

 

Для того, чтобы рабочие смогли осуществить свои заслуженные и оправданные притязания, им необходимо наладить прочную и эффективную координацию своих действий, а для этого необходимо огромное структурированное движение трудящихся, включающее в себя сельские, фабрично-заводские, городские и региональные собрания-ассамблеи, союзы и рабочие советы (как в Испании в 1936 г. или в Венгрии в 1956 г.), а также организации, способные обеспечить координацию действий на уровне отрасли, между различными отраслями, и по «технологическим цепочкам». Нельзя забывать о том, что экономика страны является единым организмом. Рабочие лишь тогда смогут управлять производством, когда вся страна будет покрыта прочной сетью структур рабочего самоуправления, свободных от партийности и бюрократизма и действующих на основе наказов трудовых коллективов и коллективов жителей (императивного мандата). Необходимо также приобрести больше знаний о производстве. Стоит попытаться организовать курсы для рабочих по изучению того, как функционирует их производство. Подобная инициатива была недавно предложена активистами с завода «Ростельмаш».

 

Советская индустриально-капиталистическая система строилась на жестком разделении труда, на жесткой специализации. Следствием этого стал раскол работников на своего рода касты, зачастую враждебно относящиеся друг к другу. Подобные отношения внутри рабочего класса, включающего в себя неруководящих работников как физического, так и умственного труда, подпитывались и пропагандой тоталитарного режима, действовавшего по известной схеме: разделяй и властвуй. Рабочим, занятым, в основном, физическим трудом, говорили, что они якобы являются правящим классом, а интеллигенция играет роль подчиненную и не заслуживает доверия, специалистам же внушали презрение к «этой темной, тупой и управляемой рабочей массе». Очевидно, что целью социального освобождения является самоорганизация и объединение всех категорий работников с целью преодоления как капиталистической эксплуатации, так и разделения труда. Очень важно поэтому попытаться привлечь на свою сторону специалистов, не являющихся руководящими работниками, технический персонал. Именно спайка между рабочими и специалистами, основанная на равноправии и взаимном уважении, обеспечила относительный успех действий венгерских рабочих советов. При отсутствии такой спайки, говорить о производственном самоуправлении сложно, оно легко может превратиться в опасное и разрушительное предприятие. К сожалению, в настоящее время инженерно-технические работники занимают в большинстве случаев негативную позицию по отношению к независимым рабочим инициативам. Эта ситуация в принципе может быть преодолена только путем вовлечения их в рабочее движение в качестве равноправных партнеров по борьбе.

 

Если говорить о тех заводах, которые имеют в обозримом будущем шансы на выживание, то работники, занятые на них, могут пытаться развивать рабочее самоуправление с тем, чтобы, в конце концов, предприятия оказались в руках тех, кто на них трудится. Но беда в том, что многие российские предприятия обречены на исчезновение уже в самое ближайшее время. Даже если предположить, что в условиях полномасштабной социальной революции, охватывающей все звенья народнохозяйственного комплекса, данная проблема могла бы быть каким-то образом разрешена, то нельзя закрывать глаза на то обстоятельство, что современная Россия находится за миллион миль от такой революции. А, между тем, уже сегодня массы людей выброшены за ворота своих предприятий и лишены средств к существованию.

 

Миллионам людей помогают выжить их крошечные огороды и приусадебные участки. Именно это спасает сейчас страну от голода И если городская промышленность явно не в состоянии обеспечить рабочие места и приличную зарплату, не логично ли было бы попытаться захватить огромные пустующие участки земли? Земля — это в настоящее время практически неиспользуемое средство производства. В начале века она кормила свыше ста миллионов человек. Насильственная «коллективизация», которую жесточайшими методами осуществляло ленинистское государство, убила деревню, и большинство крестьян бежало в города. Земля осталась, вот только пользоваться ею сегодня почти некому, потому что деревня практически обезлюдела. А между тем, уже есть примеры успешного заселения пустующих земель, например в Поволжье, причем, некоторые новые поселения смогли обеспечить себе довольно приличный, по российским меркам, уровень жизни. Разумеется, такого рода задачи не могут решаться в индивидуальном порядке, здесь необходим коллективизм во всем, начиная с противостояния властям (ибо государство постарается не допустить подобных захватов) и кончая совместным обустройством хозяйства. Если рабочие могут действовать коллективно, перегораживая железные дороги, то почему бы им не провести таким же образом захваты земли и пустующих домов в деревнях? По этому пути идет сейчас значительная часть рабочего класса Бразилии. Тысячи рабочих, выброшенных за ворота своих заводов, вместе с крестьянской беднотой захватывают землю, создают на ней коммуны и хозяйственные кооперативы. Данный коммунитарно-социалистический эксперимент может иметь очень большое значение, потому что он демонстрирует пути решения проблем, стоящих перед населением многих странами мира, включая и Россию.

 

Для того, чтобы трудящиеся могли противостоять мощи централизованного государства, они нуждаются в широкой, продуманной и разветвленной системе организаций, включающей в себя рабочие союзы и советы по месту работы, территориальные самоуправляющиеся объединения по месту жительства, собственные культурные учреждения, короче говоря, в такой организации, которая охватывает все сферы общественной жизни. Только такое, самоорганизованное общество способно вести борьбу за свои собственные интересы, а не быть послушным исполнителем воли партий, чиновников и профессиональных политиков. И здесь можно опереться на накопленный уже мировым рабочим движением исторический опыт, на идею общих собраний (ассамблей трудящихся), ассамблеаристских революционных рабочих союзов и рабочих советов.

 

Мы говорим здесь о масштабном социально-революционном процессе, но никоем образом не о бунтах и иных хаотических выступлениях, в ходе которых массовая активность не самостоятельна и неизбежно канализируется (направляется) политическими элитами и партиями. «Всегда когда массы свергали правительство, и новая партия захватывала власть, мы имели буржуазную революцию – замену старой правящей касты на новую. Так было в Париже в 1830 году когда финансовая буржуазия вытеснила землевладельцев, и в 1848 году когда индустриальная буржуазия захватила власть. В русской революции большевистская партийная бюрократия пришла к власти как правящая каста (и как сила, последовательно проводящая индустриально-капиталистическую модернизацию; об этом Паннекук пишет в других своих работах, — прим.ред.). В Западной Европе и Америке буржуазия гораздо лучше закрепилась на заводах и в банках, так что партийная бюрократия не может вытолкнуть ее так просто. Буржуазию можно победить только подготовленными едиными действиями трудящихся масс, в которых они захватят фабрики и заводы и создадут свои советы» — так писал один из активнейших участников движения за рабочие советы в Германии и Голландии Антон Паннекук.

 

«Нет большей помехи социализму, большего затруднения для революции, большего врага для системы Советов, чем партия, — писал еще в 1921 году другой видный участник немецкого движения за рабочие советы Отто Рюле. — Преодоление партии — это самая элементарная предпосылка революции, системы Советов, социализма».

 

Но самоорганизация не возникает на пустом месте. Нужно, чтобы люди ясно сознавали свои права и потребности и имели позитивный идеал общественного переустройства. «Нищеты с отчаянием мало, чтобы возбудить социальную революцию, — говорил Михаил Бакунин. — Они способны произвести… местные бунты, но недостаточны, чтобы поднять целые народные массы. Для этого необходим еще и общенародный идеал, вырабатывающийся всегда исторически из глубины народного инстинкта, воспитанного, расширенного и освященного рядом знаменательных происшествий, тяжелых и горьких опытов, нужно общее представление о своем праве и глубокая, страстная, можно сказать, религиозная вера в это право. Когда такой идеал и такая вера в народе встречаются вместе с нищетою, доводящей его до отчаяния, тогда Социальная Революция неотвратима, близка, и никакая сила не может ей воспрепятствовать».

 

Короче говоря, чтобы совершить социальную революцию, нужно, как говорил испанский революционер, анархо-синдикалист Буэнавентура Дуррути, надо нести в своем сердце новый мир…

 

Рабочее движение в России пока еще только делает первые шаги и очень далеко отстоит от осознания своих глубинных интересов и прав. Оно робко, на ощупь ищет решения своих проблем, медленно, с трудом вырабатывая в процессе социальной борьбы навыки самоорганизации. Оно не видит для себя реального выхода из создавшегося отчаянного положения и потому поддается на агитацию различных авторитарных и бюрократических групп — от ленинистов до бюрократических профсоюзов типа НПГ и ФНПР. В то же самое время, благодаря влиянию этих групп блокируется процесс развития общественного сознания. Впрочем, рабочие, кажется, уже научились не доверять политикам и не являются сегодня столь же легким объектом для манипуляций, как в эпоху перестройки. Кроме того, в рабочей среде появляются инициативные группы, которые предлагают новые нестандартные решения, основанные на принципе самоорганизации. И все же, движение пока еще отнюдь не обрело независимый, альтернативный по отношению к существующей общественной системе характер, не стало движением рабочих для самих рабочих.

Как вести забастовку в современной России

Если Вам надоела мизерная зарплата, унижения на работе, хамство начальника и постоянные угрозы увольнения и вы хотите действовать, попробуйте сформировать группу из решительных людей. Поговорите с вашими друзьями, с теми, кому Вы доверяете, прикиньте свои возможности.

Официальный зарегистрированный профсоюз вам не поможет. Если вы еще не в курсе — многие чиновники профсоюзов связаны с начальством и не хотят с ним ссориться. Другие могут сочувствовать рабочим, но из-за своей засвеченности мало чем смогут помочь. Для организации борьбы они не нужны. Так, мощная забастовка на Ясногорском машиностроительном заводе ЯМЗ в 1998 г. была полностью подготовлена группой из 10-20 работников, близко знавших друг друга и полностью друг другу доверявших, а не профкомом. Всего бастовало около 1000 человек в течение полугода.

Читать далее